Красный ветер - Петр Лебеденко

Самолеты между тем выстроились в круг, дважды прошли по границам аэродрома, но садиться никто из летчиков эскадрильи Морроу не решался. Гильом Боньяр сказал:

— Они ждут, когда высохнет поле.

Наконец одна машина вышла из круга и начала заходить на посадку. Все ближе и ближе к земле, ветер поддувает то под одно крыло, то под другое, самолет кренится вправо и влево, скорость совсем погасла, а впереди — глубокая лужа, похожая на грязное озеро.

Боньяр кричит, словно там могут услышать:

— Газу, газу дай, болван, не на гидроплане ведь сидишь! Машина плюхается посреди лужи, вздымаются фонтаны мутной воды, они на миг закрывают всю эту невеселую картину, а еще через миг картина предстает совсем в другом виде: самолет стоит, воткнувшись носом в воду, и вокруг него плещутся грязные волны.

Гильом Боньяр говорит:

— Все правильно. Бочка омулей на Байкале-море. Так, Павлито?

Через несколько минут машину французского летчика оттащили в сторону, но эскадрилья продолжает делать круг за кругом, не снижаясь и даже не делая попыток заходить на посадку.

Хуан Морадо коротко сказал:

— Денисио!

— Я понял, — так же коротко ответил Денисио.

Вскоре он был в воздухе. Пристроившись к ведущему, он покачал крыльями своего истребителя, давая знак, чтобы французский летчик следовал за ним. И, продолжая лететь под самой кромкой облаков, повел его на посадку. Француз не отрывался ни на метр — он уже понял, что его «взяли за руку». И беспрекословно этому подчинился: впереди него летел советский самолет, и, по всей вероятности, в нем находился советский летчик. А советский летчик… Черт их знает, этих советских летчиков, что они за люди! О них ходят легенды — об их храбрости, умении драться и побеждать даже в том случае, когда вокруг одного кружится стая фашистов. Ясное дело — они настоящие парни, не верить им нельзя…

Денисио посадил его на том же пятачке, на котором недавно приземлился и сам. И, показав французу большой палец и по-дружески улыбнувшись, снова взлетел. Чтобы посадить на этом же месте следующего…

— Вас поведет на цель летчик Денисио.

Командир полка Риос Амайа, только что прилетевший вместе с комиссаром Педро Мачо в эскадрилью Хуана Морадо, показал Андрэ Морроу на Денисио:

— Он хорошо знает цель, и он опытный летчик.

Эстрелья перевела и добавила от себя:

— Он может повести не только эскадрилью, но и полк. Это очень, очень хороший летчик.

Морроу вежливо улыбнулся:

— Благодарю вас, сеньорита… Но… Мои летчики устали. Им необходимо отдохнуть… К тому же… Это ведь не аэродром, а болото…

— А мы летаем. — Эстрелья тоже вежливо улыбнулась и тут же поправилась: — А они летают…

Как бы в подтверждение ее слов, со стороны Гвадалахары показались самолеты — три неполных звена истребителей И-16. Они шли разрозненным строем, в середине которого не летел, а переваливался с крыла на крыло, то отставая, то как-то лихорадочно вырываясь вперед, самолет с нарисованной на фюзеляже жирной красной стрелой. Ее хорошо было видно с земли, эту красную стрелу, и хорошо было видно, что машина еле держится в воздухе — она уже агонизировала, рыскала из стороны, в сторону и напоминала израненное животное, которое, больше не веря в свое спасение, из последних сил плетется куда глаза глядят.

— Это эскадрилья Бенито, — сказал Педро Мачо. — У них это третий с утра вылет. На земле им дают время только для того, чтобы заправить машины бензином и поработать оружейникам. Скажи об этом французам, Эстрелья, пусть знают.

Выслушав Эстрелью, Андрэ Морроу недоверчиво пожал плечами:

— Третий вылет с утра? Они железные люди? Без нервов?

— Они приехали драться за нашу Испанию, — ответила Эстрелья.

— Мы тоже прибыли сюда драться за вашу Испанию, — с заметной обидой проговорил Морроу. А командир Бенито — кто? Русский?

— Летчик военно-воздушных сил Республики, — уклончиво сказала Эстрелья.

Бенито, или Дмитрий Жильцов, несколько месяцев назад пробравшийся в Испанию нелегальным путем через Пиренеи, был родом из Краснодарского края. Небольшая станица, в которой он рос и учился, лежала в зеленой долине начинающихся отсюда гор Кавказа. Здесь, в Испании, многое ему напоминало его сторонушку. Он так и говорил: «Вы верите, люди, тут точно так, как на моей сторонушке. И долины, и горы, и реки… Только земля у нас пожирнее…»

Он был совсем белобрысым парнем, этот Бенито-Митя. И никакое солнце не могло и чуточку подсмалить его словно смазанное сметаной лицо: зимой и летом было оно совсем белым, как у кубанской, молодухи, которая вечно заботится, чтобы загар даже не, коснулся ее щек. И глаза у Бенито светло-синие, и густые, волнами, волосы тоже белые, такие встречаются нечасто.

Смотрел на мир Бенито-Митя по-детски завороженно, на что ни взглянет — и глаз оторвать не может, лишь улыбается и говорит: «Да вы же посмотрите, люди, какая вокруг красотища! Неужели не видите, люди?»

Но как он дрался, этот белобрысый, со светло-синими глазами парень! Сколько ненависти вместил он в себе к каждому фашистскому солдату — будь то итальянский летчик, марокканский кавалерист или немецкий пулеметчик! Увидит Митя-Бенито такого фашиста на земле или в воздухе — и ничего в нем не остается от его врожденной доброты и мягкости. Даже смотреть на него страшно: кипит в нем что-то, бурлит, клокочет. День и ночь готов он летать на своем краснострелом истребителе, лишь бы драться.

В первом же бою с «фиатами» он срубил двух фашистов… А бой был жестоким, на пятерку «ишачков» навалилось одиннадцать франкистских летчиков, и закрутилась, завертелась карусель над самым Мадридом, то уходя к горам Сьерра-де-Гвадаррама, то вновь возвращаясь к столице. Упал, растерзанный пулеметными очередями, давний друг Бенито Игнат Никитин, вышел, дымя, из боя самолет испанского летчика Санчеса, а через две-три минуты вспыхнула машина командира звена Гоги Дарашвили. Двое их осталось в этом неуютном небе — Гансалес и Бенито. Уходить бы им надо: не под силу ведь драться с такой сворой.

Но куда уходить? Ты ведь и пришел сюда, Бенито-Митя, чтобы или голову свою здесь сложить за правое, дело, или добрую память о себе оставить в душах людей, которые верят в тебя как в своего защитника.

Не ушли они с испанским летчиком Гонсалесом. Черными стали их лица, в крыльях машин — дыры, бензин на исходе, а они, прикрывая друг друга, вновь идут в атаку — одержимые и как будто бессмертные. А там, внизу, задрав кверху головы, глядят на эту неправдоподобную картину боя мадридцы, глядят и молятся за них, и плачут и кричат: «Вива!».

Через два дня, прикрывая Мадрид, Бенито сбил немецкий «юнкерс» и итальянский «капрони». Его назначили командиром звена. Возвращаясь на аэродром из очередного боя, он, маленький, худенький, непоседливый, бегал вокруг своей машины и торопил техников и оружейников: «Быстрее работайте, люди, надо лететь!»

Через два месяца он стал командиром эскадрильи.

Как-то Риос Амайа ему сказал:

— Бенито, война скоро не закончится. Ты меня понимаешь? — И взглянул на Эстрелью: Спроси, он понимает, что война скоро не закончится?.

Бенито ответил:

— Понимаю. И что?

— А то, — сказал Риос Амайа, — что надо беречь силы. Ты — командир эскадрильи. Обязательно ли тебе участвовать в каждом бою?

— Обязательно, — твердо ответил Бенито.

— Почему?

— Потому, что я — командир эскадрильи… Беречь силы? Для чего? У меня их хватит на всю войну. У меня их хватит на все войны, которые будут вестись с фашизмом.

Откуда в этом парне — с виду мальчишке — брались силы, трудно было сказать. В летном училище он ни на шаг не отходил от своего друга Петра Бушуева, сибиряка почти двухметрового роста, с широченными плечами — ему не так-то просто было втиснуться в кабину У-2. Заспорят, бывало, о чем-нибудь друзья. Бушуев — неторопливый, спокойный, слегка флегматичный — взглянет на Митю Жильцова сверху вниз и незлобно пробасит:

— Уйди, Митя, а то сдую!

И делает вид, будто побольше набирает воздуха в грудь, чтобы потом дунуть на Митю. Кругом хохот, а Митя хорохорится:

— Сдуешь? А ну-ка попробуй! Да я, я…

— Уйди, Митя, — опять басит Бушуев. — По-хорошему прошу… А то ведь щелкну по лбу — и конец. «Мы жертвою пали…»

Он таким и остался — маленьким, худеньким, тщедушным, и на летчика-то не похож. А слава о нем уже разнеслась по всей Испании, испанского аса Бенито знали не только авиаторы Республики, но и немецкие, итальянские, франкистские летчики.

…Педро Мачо не ошибался: эскадрилья Бенито действительно возвращалась с третьего за этот день боевого вылета.

Они начали на рассвете. Шквалом налетели на Французское шоссе, где части Энрике Листера и Лукача отбивали атаки двух германо-испанских дивизий, проштурмовали раз, другой и так же внезапно, как появились, скрылись за холмами, наполовину закрытыми облаками.