Вокзал Виктория - Анна Берсенева

Но все объяснения, вполне логичные, вдруг перестали иметь для нее хоть какое-то значение. Она сделала то, чего не сделала бы никогда и не делала прежде никогда: часто-часто заморгала, шмыгнула носом, всхлипнула – и заплакала. Зарыдала в голос.

Слезы брызнули у Вики из глаз, упали ему на руки. Да, упали, как дождевые капли падают на листья деревьев. Он уже смотрел на нее снизу, потому что присел перед нею на корточки и заглядывал в ее лицо, скривившееся, зареванное, с дрожащими губами.

– Н-ничего…

Вика попыталась сдержать слезы, но это ей не удалось. Она замахала руками, не на него, конечно, не на него, она просто не знала, что делать со своими руками, глазами, слезами – со всей собою.

Он быстро взял ее за руки и сжал их между своими ладонями. В литературном кружке, который она вела, девочка из десятого класса написала стихи, они давно забылись, но одна строчка помнилась, даже обрывок строчки только: «Но когда ты руки вложишь меж ладоней дорогих…»

Ей не могли быть дороги ладони, между которыми лежали сейчас ее руки. Но ладони эти были горячи и тверды, и этого оказалось достаточно. Для чего достаточно, Вика не поняла. Чтобы жить, может быть.

Она замерла, почти с испугом прислушиваясь к тому, что с ней происходит.

Ей показалось, что вся она, всем своим существом попадает в нарочно для нее изготовленную форму. Да, именно так: вдруг стало понятно, что окружающая жизнь не представляет собою нечто неясное, хаотичное, ни для чего не предназначенное, а имеет форму, и эта форма создана кем-то именно для нее, Виктории Дерби, такой, какая она есть – с ее настороженностью, с ее решительностью и неприкаянностью, с ее ошибками и правотой и с безграничной от всего этого усталостью…

Это ощущение найденной формы было так отчетливо, что ей показалось, внутри у нее что-то щелкнуло, вошло в пазы.

Слезы прекратились. Вика изумленно взглянула на Зимина. Она уже вспомнила, кто он, конечно. У нее вообще была отличная память, а с ним она последний раз виделась при очень даже запоминающихся обстоятельствах.

– Извините, Дмитрий Павлович, – сказала Вика. – Я вас увидела и… И вот.

– Что же я вас в такое отчаяние ввел, а?

Он поднялся, сел рядом. Отпустил ее руки при этом, конечно.

– Вы не ввели… То есть это не вы. У меня бумажник украли. Деньги и все вообще.

«И из-за этого я впала в отчаяние? – с недоумением подумала Вика. – Да что это со мной было?»

Теперь она в самом деле не понимала, почему еще пять минут назад ей не хотелось жить.

– А паспорт? – спросил Зимин.

Вика быстро расстегнула сумку. Паспорт был на месте: он лежал в отдельном кармашке под замком, и его не вынули через прорезь.

– Ну вот видите, – сказал он. – Все не так страшно. Да и если бы украли, ничего страшного тоже не было бы. Мы завтра пошли бы с вами в консульство и взяли справку.

Он сказал это так, как говорят о чем-то само собой разумеющемся. Как будто это точно было известно, что они встретились бы на Варвик-сквер.

– Возле Виктории гостиницы дешевые, – словно услышав ее мысли, сказал Зимин. – И самый центр, и до всего пешком дойдешь. Мы всегда здесь останавливаемся.

– Мы – это кто? – спросила Вика.

Нормальное восприятие действительности постепенно к ней возвращалось. Дети, глядящие на них с противоположной стороны улицы, – это его ученики, конечно. И им не терпится отправиться гулять по Лондону, и они не понимают, почему должны задерживаться из-за незнакомой тетки.

– Мы в Лондоне каждый год несколько дней проводим. Когда в Брайтон ездим, в летнюю языковую школу, – сказал Зимин. – Городок такой на Ла-Манше, знаете? На Английском проливе то есть, – уточнил он с улыбкой. – Англичане ведь полагают, что их пролив французы от снобизма Ла-Маншем называют, ну а французы, соответственно, презирают английские чудачества.

Он хотел ее отвлечь и успокоить, он делал это легко и словно бы мимоходом, но Вика все-таки заметила это. Не заметила даже, а поняла или, еще вернее, почувствовала.

– Вас дети ждут, Дмитрий Павлович, – сказала она. – Вы идите. Со мной все в порядке, честное слово.

– Что с вами все в порядке, я не сомневаюсь, – согласился он. – Но это в глобальном смысле. А в сиюминутном – может, пойдемте с нами, а, Вика? Или вы устали?

Отнекиваться, ссылаясь на усталость, было неловко. Не устала же она на самом-то деле, и Зимин, конечно, сразу заметит ее ложь. Да и себе врать тоже незачем – ну что она будет делать с опустошенной сумкой, на ночь глядя посреди Лондона?

– Спасибо, – сказала Вика, вставая. И зачем-то сообщила: – Здесь весной соловей пел, в этом сквере. Я своими ушами слышала.

Она сказала про соловья и сразу же догадалась, зачем: ей, будто маленькому ребенку, захотелось рассказать что-то интересное. Выглядело это, может быть, глупо, но от такой своей глупости Вике стало весело. Тем более что и Зимин улыбнулся ее словам.

– Есть английская песня, – сказал он. – Как запел соловей на Бакл-сквер, когда женщины провожали солдат на войну. Что-то вроде нашего «Синенького платочка». Есть пронзительные вещи, а почему они пронзительные, непонятно, вы правы.

И после его «вы правы» Вика поняла, что она хотела сказать именно о том, как песня соловья непонятным образом пронзает сердце.

Вот еще что он, оказывается, умеет – выявлять настоящий смысл слов.

От всего этого Вика совсем повеселела. И когда перешла вместе с Зиминым через улицу к ожидающим его ученикам, вид у нее был уже вполне обыкновенный. Даже следы слез почти не видны были на лице.

Оказалось, что честная компания из восьми человек направляется не к метро, а пешком в Вестминстер, а оттуда в Сохо.

– А вы не боитесь? – негромко спросила Вика.

Они с Зиминым шли позади его учеников.

– Чего я должен бояться?

– Ну, что они… Сохо – опасный район, мне кажется.

– Не боюсь, – сказал Зимин. – Они в Лондоне не первый раз, и в Сохо тоже. Ну и… Вы видели, как здесь мамы с детьми на велосипедах ездят? – неожиданно спросил он.

– Как? – недоуменно спросила Вика. – Я не обращала внимания.

Ей стало стыдно, что она не обращала внимания на такую, оказывается, важную вещь.

– Я это в первый же приезд заметил. – Опять он оборачивал жизнь таким загадочным образом, что неловкость от того, что ты чего-то не понимаешь, проходила мгновенно. – Смотрю, едет мама на большом велосипеде, за ней трое детей на не очень большом, совсем не большом и маленьком. На всех шлемы, наколенники. И ни разу – ни единого разу! – мама на свой выводок не обернулась. Даже когда на перекрестке поворачивали. Меня это тогда поразило… Ну как она может быть уверена, что у них все в порядке – не упал никто, с велосипедной дорожки никто не съехал, что они вообще за ней повернули, а не куда им вздумалось? Я потом долго об этом думал и понял, что все она делает правильно. И для ее детей это хорошо. И нашим неплохо этому поучиться. В условиях Сохо, инкубаторских по сравнению с Выхино по вечерам, – улыбнулся Зимин.