Том 3. Ранние и неоконченные произведения - Аркадий Гайдар

Ставший теперь нарицательным именем, достопримечательный титулярный советник, имея необходимость обратиться к высокой особе, начинал приблизительно так:

«Ваше Высокопревосходительство! Имею честь покорнейше просить соизволить обратить благосклонное внимание» и т. д.

Если письмо писалось не к превосходительству, а просто к благородию, то можно было с успехом, не нарушая правил чинопочитания, пропустить из упомянутого обращения слова «покорнейше», «соизволить», а также можно было похерить и «честь». Благородие — не велика шишка, обойдется и без «чести». Если же обращение адресовалось к лицу маленькому, незначительному, то соответственно этому менялся и тон письма. Например:

«Городовому Гапкину.

Их высокоблагородие приказали предупредить: если от тебя будет и впредь разить водкой и луком, а от сапог твоих колесным дегтем, то он турнет тебя, мерзавца, всыпав предварительно суток двадцать ареста».

Коротко и ясно. И на сем понятном языке хорошо и спокойно пересвистывались титулованные насекомые со своих насиженных шестков.

«Табель о рангах» ныне уничтожен, но сами чиновники живучи и, следовательно, чиновничьи традиции — тоже. Правда, хитрый чиновник не растерялся и составил, так сказать, неписаный табель.

Скажем, председатель губисполкома — это вроде губернатора. Военный комиссар — воинский начальник. Председатель горсовета — глава городской управы. Завгубсоцстрахом — попечитель богоугодных заведений. Завженотделом… гм… это, конечно, труднее. Ну, скажем, дама-патронесса — председательница общества призрения одиноких женщин и т. д.

И, руководствуясь указанной классификацией, советские чиновники свято блюдут иерархические обычаи. Подумать только, сколько голов задумывается над тем, как составить бумажку: «прошу» или «предлагаю», «приказал» или «распорядился», «к выполнению» или «к руководству».

И часто, отыскивая форму наиболее подходящего обращения, эти чиновники забывают о сути и смысле бумаги, соблюдая лишь, чтобы сама формула строго соответствовала достоинству переписывающихся учреждений или лиц.

Что получается, когда кто-либо, не искушенный в тонкостях чинопочитания, допустит промах, с достаточной ясностью показывает следующий факт.

Обыкновенный и не слишком ученый рабочий, председатель месткома транспортников № 9 составил корявую, но дельную бумажку и направил ее начальнику разъезда Шелекса. Он указывал, что почта и газеты, адресованные в местком, выдаются начальником кому попало и поэтому часто пропадают. Причем предместкома неосторожно «предложил» начальнику выдавать корреспонденцию только лицам, снабженным соответствующими удостоверениями.

Гнев и ужас охватили изумленного начальника. Нарушены все правила субординации. Попраны устои неписаного табеля о рангах. Подан пагубный пример для общественной нравственности. Открыто пахнет духом анархии и безначалия — ему, титулярному начальнику разъезда, «предлагают»! Имеет ли право местком предлагать, в то время, когда в силу своего незнатного происхождения он может только «покорнейше просить»?!

И рьяный начальник, не входя в деловое обсуждение вопроса, дает достойный ответ забывшимся месткомовцам. Вот дословно его резолюция, торопливо написанная ядовитым жалом оскорбленного пера:

«Предлагать вы можете:

1. только своей жене.

2. своим подчиненным, если у вас таковые имеются…»

Засим следует точка и подпись с росчерком. За подписью же следует наше недоумение: почему начальник оказался столь мягким, что ограничился только отповедью? Надо было привлечь местком к суду за оскорбление, надо было раз навсегда отбить охоту у неискушенных людей обходить законы канцелярских традиций. Надо было, чтоб «действительные тайные» и «действительные явные» бюрократы воспрянули духом и почувствовали, что их корпоративная честь находится не только под охраной неписаных, но и писаных законов. В конце концов, можно внести соответствующие дополнения в уголовный кодекс.

Чтобы каждый рожденный «просить» не имел права «предлагать». Чтобы беспартийный, например, не смел хитро подписаться в конце письма «с коммунистическим приветом».

Надо разделить приветы на категории: 1) простые, 2) гражданские, 3) товарищеские, 4) коммунистические. Разбить просьбы на: 1) простые, 2) почтительные, У) покорнейшие.

И надо строго регламентировать, кто и каким обращением имеет право пользоваться. Тогда не будет недоразумений и головоломок.

Если неудобно будет провести это в законодательном порядке под видом положения «о советском чинопочитании», то можно попробовать протащить под маркой рационализации и стандартизации канцелярских взаимоотношений.

«Волна» («Правда Севера».), Архангельск, 1929, 3 января

Профсоюзные испанцы XIV века

До сих пор я думал, что ведьмы, колдуны и черти окончательно лишены права союзного гражданства и существуют только кое-где в воображении наиболее темных и отсталых обитателей глухих углов нашей обширной страны.

Оказывается, ничего подобного. В Архангельске настоящая, нефальсифицированная ведьма может поступить через биржу труда на службу, а доподлинный средневековый черт имеет право числиться членом профсоюза любой секции — от металлистов до просвещенцев включительно.

Несколько рабочих барака № 52 то ли по невежеству, то ли из озорства отослали в фабзавком при лесозаводе № 2 заявление, в котором просили уволить уборщицу в виду того, что она ведьма, страдает заразными накожными болезнями и занимается колдовством.

В чем именно конкретно выражалось это малопочтенное занятие, в заявлении не указано. Но это и не так важно, ибо святые отцы и достопочтенные испанцы — инквизиторы средних веков — путем увещевания дыбою, плетями и огнем достоверно допытались, что неблаговидное поведение означенных ведьм заключается в том, что на метле, в ступе и на прочих безмоторных планерах оные женщины направляют свой полет на вершины избранных гор и, очутившись среди преступной компании чертей и колдунов, занимаются легкомысленным и греховным времяпрепровождением.

Фабзавком лесозавода № 2 был в это время загружен вопросами о ликвидации неграмотности и необходимости поднятия культурного уровня масс, а поэтому он не обратил достаточного внимания на нелепость заявления и вместо того, чтобы объяснить рабочим всю глупость их заблуждения, наложил резолюцию, в которой предлагал комиссии охраны труда разобрать этот вопрос и дать свое заключение.

Нам неизвестно, как именно производила обследование упомянутая комиссия. Вероятно, она сняла точные показания: сколько раз в неделю совершаются полеты? Совершаются ли они в дни отдыха в качестве законной праздничной экскурсии или имеют место в рабочие дни и тем самым способствуют увеличению прогулов? Как обставлена техника самого полета, то есть дается ли старт с аэродрома или по принципу автожира[15] аппарат взвивается прямо через трубу без разбега? И, наконец, оборудованы ли летательные аппараты, т. е. метла или ступа, в соответствии с обязательными требованиями безопасности, как, например, прожекторами, звуковыми сигналами и прочими достижениями современной техники?

Но, во всяком случае, комиссия охраны труда выяснила, очевидно, все относящиеся к этому делу факты весьма добросовестно и зафиксировала это в своей резолюции, с удовлетворением принятой к сведению завкомом. Резолюция эта дословно гласит следующее:

«Факт заболевания накожными болезнями не подтвердился, что же касается колдовства, то поставить это ей (ведьме. — А.Г.) на вид…»

Я не знаю, чему после этого удивляться? Тому ли, что профсоюзные испанцы ограничились только тем, что объявили ведьме профсоюзный выговор, а не постановили, по примеру своих испанских предшественников, устроить публичное сожжение, распределив на присутствие при оном билеты через завком и месткомы? То ли тому, как велики еще залежи глупости и невежества даже в таких, казалось бы, культурных учреждениях, какими должны быть комиссии охраны труда и фабзав-

«Волна» («Правда Севера»), Архангельск, 1929, 7 апреля

Шумит Мудьюга

В лесу, недалеко от устья извилистой речки Мудьюги, сошлись кучкой деревни: Кушкушара, Горки, Наволок, Верховье, Патракеево и Кадь.

При въезде в любую из этих деревень, объединяемых Патракеевским сельсоветом, первое, что удивит глаз чужого человека, это множество больших, красивых домов. Они не похожи ни на городские домики рабочих окраин, ни на просторные, тяжелые избы северных деревень. Крытые железом, окрашенные в голубой или серый цвет, разделенные на несколько комнат, заставленных буфетами, шкафами, диванами и этажерками, они напоминают купеческие особняки бывшего уездного города.