Семь дней творения - Владимир Максимов

- Как все. Время трудное.

- Как все, говоришь? - Прежняя усмешка сказалась в нем. - Мы не для того брали власть, чтобы жить, как все. Мы не чужое - свое берем. Берем то, что по праву нам принадлежит. По праву победителей. Оставим аскетизм женевским идеалистам. Пусть они глотают свою осьмушку, мы ею наглотались в царских тюрьмах, мы люди из плоти и крови, и в наивную коммунию играть не собираемся. А у тебя, я гляжу, всех ценностей - Комиссарова жена.

- Не за комиссара шла,- чуть слышно отозвалась Мария, орудуя ухватом,за хорошего человека.

- Везет людям! - зябко поежившись, осклабился тот. - Какую королеву отхватил. А вот мне по этой части никогда не везло. Как говорится, образом не вышел. Один нос чего стоит! А уж я так старался. Услыхал, к примеру, что попы хорошо живут, в семинарию подался. Думал, буду много денег получать, любая пойдет.

- И что,- снова отозвалась от печки Мария,- состоялось у вас счастье?

- Меня скоро выгнали.

- А коли б не выгнали?

- Нет, наверное. Никто бы не позарился. Деньги - мусор. Власть дает право на все. Теперь вот - сами просятся. Недавно тут одна заявилась...

- Не надо,- умоляюще вздохнула женщина,- не надо... Не по-людски это...

- Ладно. - Аванесян решительно поднялся и, старательно избегая ее взгляда, сделал шаг к выходу. В его поспешности было что-то суетливо-жалкое. - Хорошенького понемножку, погрелся, пора и честь знать.От порога он повелительно кивнул Петру Васильевичу. - Проводи.

Крупный медленный снег сыпал над городом. Со станции тянуло горечью остывающего шлака. Тишина, изредка прерываемая паровозными гудками и собачьим лаем, казалась безмятежной и умиротворяюще прочной.

- Пока, Лашков! - поднял воротник добротной бекеши Аванесян. - Мой тебе совет: не пиши ты больше мне докладных. Все равно читать не буду. На твою докладную Парамошин уже целых три навалял. И таких, что тебе для высшей меры и одной за глаза. На твою вдову много охотников найдется. - Он коротко хохотнул. - Лучше поберегись, Лашков.

Снежная завеса разгородила их и, глядя вслед гостю, Петр Васильевич с облегчением посожалел про себя: "Немного, видно, ты счастья нажил у власти сидя, председатель, ой, как немного! Только хорохоришься".

Еще в сенях, стряхивая с себя искристую порошу, услышал он доносившееся из горницы шёпотное бормотание жены: "Блаженны хранящие откровения Его, всем сердцем ищущие Его... Они не делают беззакония, ходят путями Его... Всем сердцем моим ищу Тебя, не дай мне уклониться от заповедей Твоих..."

И впервые за их недолгую, но богатую событиями совместную жизнь Петр Васильевич постеснялся перебить жену за этим ее занятием: "Каждому свое, пускай отведет душу".

IV

Как-то среди дня, по дороге в столовую Лашкова окликнул знакомый голос:

- Доброго здоровья, Петр Васильевич! Зашли бы. Посидели бы мы с вами в тенёчке по-стариковски.

Из-за штакетника дома; мимо которого он в это время проходил, радушно сиял в его сторону одетый в рабочие обноски Гупак.

После того случайного разговора в сквере у Петра Васильевича возникло и постепенно укрепилось смутное предположение, что тот намеренно, с каким-то еще необъяснимым для него умыслом, ищет с ним встречи. Поэтому сейчас, ответно кивнув, он решил, как, впрочем, и всегда в подобных случаях, двинуться навстречу неизвестности:

- Отчего же не зайти? Зайду.

В садике при доме Гупак оказался не один. Здесь же, над раскидистым кустом крыжовника возился сухонький, подтянутый старичок в соломенной шляпе и сандалиях на босу ногу. Старичок четко, по-военному приник кончиками пальцев к полям шляпы и затем снова углубился в свое занятие.

- Владимир Анисимович,- представил того хозяин. - Большой любитель всякой раститель-ности. Тоже наш брат - пенсионер. - Он почтительно увлекал гостя к навесу в дальнем углу двора. Ковыряемся понемножку. Черенки, прививки разные... Вот сюда, пожалуйста, здесь прохладнее... Сейчас я вам кваску достану... Один, знаете ли, хозяйничаю, супруга в отъезде.

Гупак скрылся в доме и вскоре вышел оттуда с пластмассовым бидоном и кружкой в руках:

- Угощайтесь... Свой... Прямо из погреба. - Он опустился прямо против Петра Васильевича. - Жарко.

- Спасибо... Да, сушь.

- Для сада хорошо. А в поле сохнет все. Большой, говорят, недород ожидается.

- Не такое было. Выдюжим.

К столу подошел старичок, сел, положил перед собой садовые ножницы, снял шляпу, обмахиваясь ею, сказал:

- "Выдюживать" следует при непосильных обстоятельствах. А наши нынешние неурожаи - результат нерадивости и лени. Никаких объективных причин тут нет. При современном уровне сельского хозяйства в мире, стыдно нам ссылаться на стихийные неурядицы. Тем более, в стране со столькими климатическими зонами. - Казалось, в свое время его рассердили однажды и навсегда, весь он являл собою воплощенное раздражение. - Считаем себя европейской страной, а земледелие ведем на африканском уровне. Послушаешь наших деятелей, так стихии преследуют одних нас. Причем, стихии выборочные. Извержения, землетрясения, цунами, дорожные катастро-фы это - там. А у нас только засухи и непогоды. Надежное утешение для болтунов. Или, скажем, еще - война. Будто одни мы и воевали! Французы нам мясо продают! А мы-то, с нашими ресурсами и возможностями! Стыдно, уважаемые.

- Все-таки, полстраны порушилось,- осторожно возразил ему Петр Васильевич, ошарашен-ный его внезапным натиском. - Что ни говори, с другими не сравнить.

- А кто виноват?! - Старичок, взвиваясь, даже подскочил от ожесточения. - Кто виноват, что Российское государство на протяжении двух веков проигрывало одну войну за другой? Если две из них и были выиграны, то лишь благодаря безответному нашему мужику. Можно сказать, вопреки государственному устройству и кадровой армии. Двухсотмиллионный народ не смог выдержать первого боя со страной в несколько раз меньшей! Из-за политической слепоты головки, напыщенного бахвальства военных и их глупости, глупости и еще раз глупости! - Старичок прямо-таки задыхался от гнева. - Занимали западные окраины без выстрела, играли в "победы" на маневрах, а когда пришлось действительно воевать, то военного министра моточасти еле выловили под Смоленском вместе с его штабом, так драпал. Его заместитель, удирая без оглядки, солдатскую робу на себя напялил, а все свои регалии с документами вместе зарыл где-то в ростовской степи. А главный мыслитель неделю еще пил в ожидании мировой революции в тылу у противника. Каким же бездарным и самонадеянным надо быть, чтобы на это рассчитывать! А ведь в это время земля горела. Кровь лилась, и совсем не та "малая", что запланирована была. Спасибо мужику, снова выручил. Победили. Один к шести победили! Да за такие победы народу памятни-ки надо ставить, а генералов судить военно-полевым судом. А они еще наглости набираются, мемуары пишут. "Левый охват", "правый охват", "котел", "клещи"! Словно балерины кокетнича-ют, кто из них первый. Стратеги, сукины сыны! Бросали людские массы на пулеметы. Да еще и заградительные отряды сзади ставили. Двадцать миллионов положили. Германию ту заново заселить можно. И хоть бы чему-нибудь научились! Снова обвешиваются железками и пыжутся на парадах: "разгромим", "раздавим", "дадим отпор"! Без выстрела европейские задворки оккупиро-вали и хвалятся: "операция экстракласса"! Забыли, как из той же Западной Украины бежали, сломя голову, когда там не прогуливаться, а воевать пришлось. Недоумки в погонах! А платить за их подлую глупость опять русскому мужику придется. Кровью платить. И какой!

- За столом - все наполеоны,- после короткой паузы неуверенно откликнулся Петр Васильевич. - В деле-то оно куда труднее будет.

На иссеченном возрастом худеньком лице старичка не дрогнул ни один мускул. Он только соболезнующе пошарил по собеседнику зоркими глазами, встал, напялил шляпу, взял ножницы со стола, но прежде чем отойти, неожиданно спокойно объявил:

- Я в войну корпусом командовал, уважаемый! Стрелковым корпусом, заметьте. И если сужу, то сужу и себя.

Сказал и пошел, оставляя Петра Васильевича наедине с Гупаком и собственным смятением. Хозяин поспешил к нему на помощь.

- Его можно понять, Петр Васильевич. Все близкие Владимира Анисимовича погибли в блокаду. Он преподавал тогда тактику в Академии. Сам выпросился на передовую. Всю войну, можно сказать, в окопах. Жена у него отсюда родом была, вот он и приехал старость доживать.

- Что же, один живет?

- Женщина с ним чуть помоложе его. Медсестра бывшая из его части. Ухаживает за ним.

- Рассердился, видно?

- Что вы, Петр Васильевич! Это он только, когда на конька своего сядет, а так - святой души человек. У него в доме постоялый двор. И проходящий, и проезжающий, все пользуются. Рубаху готов для первого встречного снять. Редкостное сердце.

- Выходит, и атеист может по совести жить? - не удержался он, чтобы не уязвить хозяина. - Вот пример.

- Вы неправы, Петр Васильевич. - В его как бы виноватой интонации чувствовалась спокойная твердость человека, для которого всякое произнесенное слово имеет определенную цену и вес. - Истинного атеиста ничто не волнует. У него нет проблемы: есть Бог - нету Бога. Атеист живет растительно, ни над чем не задумываясь и ничего не переживая. Как только он задумается, он на пороге к Господу. Человек может считать себя неверующим и все же жить в Боге. Есть молитва делом. Эта молитва тоже доходит. И если вы, сами того не ведая, живете по законам Евангелия, то ваша душа уже приобщена. Здесь нужен лишь последний прорыв, чтобы осознать себя в Боге. Кстати, вы поспешили с заключением: Владимир Анисимович - верующий.