Радость - Александр Лоуэн

Когда Алиса пришла ко мне, в ее жизни совершенно отсутствовала радость и было очень мало удовольствия. Она страдала от сильного беспокойства и опасения потерпеть неудачу, для чего, казалось бы, имелись определенные основания, поскольку за истекшие десять лет ей — из-за неспособности нормально функционировать — пришлось сменить массу мест работы и специальностей. Но в то же самое время было ясно, что при той степени беспокойства, которая ей свойственна, Алисе было почти невозможно хорошо функционировать. Она попала в порочный круг. Беспокойство не позволяло ей удержаться на работе, а потеря работы, в свою очередь, способствовала росту ее беспокойства. Попав в этот капкан, Алиса превратила свою жизнь в отчаянную борьбу за выживание.

Путеводной нитью к разрешению ее конфликта было собственное заявление Алисы о том, что в отроческие годы она пыталась быть идеальной. Это усилие провалилось — что было неизбежным, поскольку никто не может быть идеальным. Но как только Алиса переставала стремиться к идеальности и совершенству, она тут же начинала воспринимать себя как ничего не стоящую и беспомощную особу. Это был настоящий ад, и я могу понять ее отчаянное стремление вырваться и освободиться. Но как? Попытки помочь ей стать сильнее, чтобы она могла еще усерднее стараться стать идеальной, привели бы только к дальнейшим осечкам и, соответственно, к еще большему отчаянию. Любые ее усилия в этом направлении, любые старания были обречены на неудачу. Прекращение попыток измениться, приятие себя такой, какая есть, внушало Алисе страх, но это был единственный путь, ведущий к душевному здоровью.

Первое, с чем Алисе следовало сразу же согласиться, был факт ее несчастья, который невозможно было отрицать, а также жгучая необходимость плакать. Когда я довел это до ее сведения, она ответила, что и так много наплакалась в своей жизни. Такой ответ почти стандартен и, несомненно, правдив, но встает единственный вопрос: насколько глубоким и горьким был ее прежний плач? Если плач столь же глубок, как испытываемая боль и печаль, то он полностью высвобождает человека. Боль сидела у Алисы глубоко в животе, пребывая в связи с ее кишечными неприятностями, но она ощущала ее и в области диафрагмы, где эта боль была обязана своим появлением полосе напряжения, которая не позволяла ни ее дыханию, ни плачу проникать глубоко в брюшную полость. А ведь это именно та зона, где располагаются наши наиболее глубокие чувства: наша самая бездонная печаль, наш самый сильный страх и наша наиболее всепроникающая радость. Ощущение сладостного жжения, которое сопутствует подлинной сексуальной любви, тоже воспринимается где-то глубоко в нижней части живота и кажется каким-то жаром, который вот-вот готов охватить и растопить все тело. Приятные ощущения в животе испытывают и дети, раскачиваясь на доске или на качелях, что, как известно, доставляет им огромное удовольствие. Но живот, являясь средоточием наслаждения и радости, одновременно представляет собой то место, где ощущается печаль кромешного отчаяния, возникающего тогда, когда радости не было и нет.

Чтобы обрести столь ценимую всеми нами радость, Алиса должна была настежь открыться собственному отчаянию. Если бы она сумела расплакаться от глубокого отчаяния, то смогла бы затем и испытать радость, которая придает жизни каждого человека ее подлинный смысл. Хотя мы должны признать, что в отчаянии есть много пугающего, нужно отчетливо осознавать, что оно берет свое начало в прошлом, а не в настоящем. Алиса пребывала в отчаянии, поскольку была не в силах стать совершенством и завоевать тем самым одобрение и любовь родителей. Владевшее ею отчаяние продолжало существовать и в настоящем, поскольку она до сих пор продолжала войну с целью преодолеть то, что считала собственными недоработками, слабостями и промахами, и наконец завоевать ту самую недостижимую любовь. В результате Алиса старалась преодолеть обстоятельства и победить свое отчаяние, что было неосуществимо, потому что отчаяние являлось ее подлинным, реальным чувством. Разумеется, человек может отрицать собственное отчаяние и жить иллюзиями, но такая концепция неизбежно развалится, а ее носитель погрузится в депрессию. Можно пытаться подняться выше отчаяния, но это приведет к подрыву собственного ощущения безопасности; с другой стороны, можно, напротив, принять и понять свое отчаяние, и только это избавляет человека от страха.

Принять собственное отчаяние означает почувствовать его и выразить данное чувство в рыданиях и словах. Плач представляет собой «выступление» тела с заявлением; слова исходят от разума. Если эти два проявления надлежащим образом совмещаются, то они способствуют интеграции тела и разума, что облегчает чувство вины и споспешествует свободе. При этом важны правильные слова. Ключевой является фраза «Нет никакого толку». «Нет никакого толку стараться; мне никогда не завоевать твоей любви», — вот формулировка, выражающая понимание того, что отчаяние представляет собой результат прошлого опыта. Однако большинство пациентов проецируют свое отчаяние в будущее. Когда они впервые ощущают собственное отчаяние, то часто это выражается примерно такими словами: «У меня никогда не будет того, кто бы полюбил меня» или «Мне никогда не найти себе пару». Они не понимают, что человек не может найти для себя любовь, как бы упорно он ни искал, и что чем больше в человеке отчаяния, тем меньше шансов, что другой человек откликнется на его зов положительными чувствами. Истинная любовь — это возбуждение, ощущаемое человеком в предвкушении того наслаждения и радости, которые ему предстоит испытать в результате близости и контакта с другим человеком. Мы любим тех, с кем нам хорошо; мы избегаем тех, чье присутствие болезненно для нас.

Проблема Алисы состояла в том, что она боялась своего отчаяния, поскольку на глубинном уровне оно было для нее связано со смертью. Почти всю свою жизнь она просуществовала на волосок от отчаяния, будучи слишком напуганной, чтобы ощутить его. Она походила на человека на морском берегу, который позволяет себе лишь чуть-чуть намочить ступни из страха оказаться сметенным и захлестнутым мощью океана. Это море представляет собой символ наших глубочайших чувств — печали, радости, сексуальности. Оно является источником жизни, и только капитулировав перед ним, человек может вести полнокровную жизнь. Глубоко погрузиться в собственное отчаяние — значит окунуться в недра собственного живота, который, будучи в данном случае представлением моря, также является источником и носителем жизни. Ни один взрослый человек не утонул в собственных слезах, хотя страх утонуть лежит в основе паники. Младенец, отрезанный от всякого любовного контакта, неизбежно погибнет; очень маленький ребенок в подобной ситуации тоже может умереть, поскольку его тело нуждается в постоянном контакте с матерью и в поддержке с ее стороны. Ребенок постарше, который из-за недостаточного внимания со стороны тех, кто должен его любить, оказался близок к смерти, но все-таки выжил, становится невротиком. Он будет существовать на грани отчаяния и паники на протяжении всей своей жизни, если только не сумеет избавиться от страха, повторно пережив давнюю детскую травму и обнаружив, что и теперь он не умрет от нее.

Необходимо понять, что хотя беседы и рассуждения по поводу страха смерти и необходимы для оказания пациенту помощи в понимании его проблемы, сами по себе они недостаточны для ликвидации страха. Говорить ребенку, что ему не надо бояться темноты, потому что там, в темном месте, никого нет, не всегда помогает, поскольку, хотя во мраке комнаты действительно нет никакого внушающего страх существа, оно все-таки имеется — во мраке бессознательного у ребенка. Проникнуть в собственное бессознательное — значит опустить все испытываемые чувства глубоко в живот с помощью глубокого дыхания. По мере продвижения дыхательной волны при выдыхании вниз, по направлению к тазу, человек в состоянии ощутить чувства, заблокированные в этой области. Можно почувствовать, что тебя не любили и что ты мог умереть, однако, испытывая от такого осознания печаль, человек может одновременно понять, что на самом деле он все-таки не умер. Для взрослого человека быть нелюбимым отнюдь не означает смертного приговора. Он может любить себя и капитулировать перед собственным Я. Зрелая пятидесятилетняя матрона, мать семерых детей, сказавшая мне: «Если никто не будет любить меня, то я умру», — являет собой пример патетической личности, которая боится жить в такой же степени, как и боится умереть.

Во время работы с Алисой я еще не понимал, насколько глубок в людях страх смерти, так что, хотя я и мог оказать ей помощь применительно к невротическому аспекту ее проблемы, а именно: применительно к вечному стремлению достичь совершенства, — но он был не в силах помочь ей взглянуть в лицо глубинному и определявшему ее состояние страху смерти, который как раз и порождал у нее неосуществимое побуждение стать идеалом. Алиса добилась в терапии со мной некоторого прогресса в плане понимания собственных проблем и появления у нее ощущения несколько большей внутренней силы, но я был неспособен подать ей руку помощи в том, чтобы прорваться к подлинным глубинам ее естества. Большинство терапевтов могло бы счесть такой исход общения с пациентом вполне удовлетворительным, но при отсутствии в естестве и теле пациента прочного фундамента всегда продолжает существовать опасность рецидива отчаяния, поскольку этот человек не в состоянии ощутить радость жизни. Конечно, нет и речи о том, чтобы в процессе терапии можно было систематически, что называется, в плановом порядке, добиваться прорывов и переломов, которые в конечном итоге позволят пациенту избавиться от сидящего в нем страха смерти, а также отчаяния. Но я верю, что для терапевта весьма важно понимать глубину отчаяния у обитателей современного мира, а также иметь, в своем арсенале нужные средства и нужную степень понимания, которые позволят справиться с этим скверным чувством. Описываемый далее клинический случай проиллюстрирует принцип, применяемый мною для преодоления указанной проблемы.