Время своих войн 3-4 - Александр Грог

— Что значит — пропадут без вести? — восклицает Лешка — Замполит. — Что это означает — около ста тысяч детей пропадут без вести только в этом году, согласно статистике?! Значит, уже планово?! Е…! Уже и планируют, падлы? Расходно–доходная статья бюджета?!.. Седой! Ты–то хоть скажи — что делать?! Кого мочить?!

— Себя! — говорит Седой. — Себя сперва мокни в трех водах, да остынь! А не поможет — утопись нахрен! Только не в ключе, нам с него пить!..

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

Количество родившихся детей из расчета по количеству пошедших в школу через 6 лет (согласно официальным данным):

1981 — родилось 4 000 000

1991 — родилось 1 000 000

1993 — родилось 600 000

В начале 90‑х годов ежегодное число абортов, только в зарегистрированных государственных лечебных учреждениях РФ составляло от 6 до 8 миллионов. Расценки на косметику и лекарства «омоложения» изготовленные из человеческих эмбрионов (распространяемые в Израиле и США) упали в несколько раз.

(конец вводных)

----

В России на заработки ли, на войну ли, долго не собираются — подпоясались, заткнули топоры и пошли.

Съездили в Луки, прошлись по секонхендам, подбирая «амуницию» под себя, для дела.

— Смотри, даже жилетный карман для часов есть! — Замполит красуется в костюме–тройке. — Как тебе?

— Если не считать, что выглядишь большим идиотом, чем есть на самом деле?

— Ну да, — неуверенно говорит Леха. — Считай для образа. Подчеркивает?

— На прибалта похож, — отмечает Казак.

— Да? — радуется Леха.

— Только на такого, как кино рисует — от «Мосфильма» шестидесятых — много нарочитости. А шляпу выброси, шляпы при костюмах теперь не носят. И зачем костюм? Костюм тоже выброси, или для рыбалки оставь — в жилетном кармане банчку с червяками держать удобно, всегда под рукой. А что, свитерок шерстяной для тебя слишком скромно?

— Шерсть плохо. Вдруг, пулевое? Вобьет шерсть в рану, тогда напляшешься.

— Тогда сразу молись, чтобы не в задницу. Задница у тебя тоже волосатая.

— Одной шерсти! — говорит Леха. — Мы с тобой одной шерсти! Только у мужиков, как вида, жопы волосатые.

— Свитер, иначе со мной не пойдешь! Сереге нажалуюсь — демаскируешь. Один управлюсь! — категорически заявляет Казак. — Если карта ляжет, два дня перетерпишь и с шерстью в ране. Ни хера ей не станет!

Город, когда деревня предлагает войну без удобств, не на расстоянии, а нос к носу и насмерть, проигрывает. У Черчилля можно надрать всякого, обнаружить и вот такое, буркнутое мимоходом: «Русский медведь пока проснется, пока осмотрится, пока разозлиться… А потом его уже ничем не остановишь, будет биться невзирая на численность врага и свои раны!»

Медведь не живет в городе…

— Так, может, раз пошла такая пьянка, каким–нибудь макаром заодно и по тамошнему филиал–кагальчику чуток, но с усердием? — сует свой давний интерес Леха.

Идя по подобной тропе невозможно не разогнаться мыслями.

— Разговорчики в строю! — обрезает Георгий.

— А мы не больно! Почти символически. Пришельцы — они, как есть пришельцы! — говорит Леха, всерьез убежденный в собственной теории происхождения видов. И того, что сей вид из космоса — «чужие».

— Жук ты, однако! — стыдит Замполита Седой. — Именно жук, а не пчела! В том смысле, что за пчелкой до меду дотопаешь, а за жуком — до навозу.

Леха, считающий себя кривозрячим средь слепых, не перечит, но всем видом показывает, что остается при своем. Лучше тихо, да вперед, чем скоро, да назад.

Человека вяжут не веревкой, человека вяжут языком, чаще его собственным. Георгий в иные времена, не только слову, но и мыслям ставил не заборы — ограды каменные. Но те времена ушли, и за те времена стыдно.

— Флот? На чем драпать будут?

— Флота как такового нет, нельзя же признать за флот эти лоханки, которые подлежали списанию еще в советский период,

— Жаль! — замечает Петька — Казак.

— Чего жаль?

— Не поглумиться!

— Но зато собственные адмиралы есть. Вырастили! Их командующий «Военно — Морским Флотом Латвии» — кстати, оцените громкость названия этого игрушечного подразделения! — получает зарплату в три раза большую, чем командующий ВМФ России.

— Хорошая служба у людей, даже завидно. Тихая!

— На тихой воде больше мусора, — замечает Седой.

— Так кого нам выставят? Если широко размахаемся?

— Земесардзе.

— Это еще что за хрень?

— Куклусклан какой–нибудь местный, — гадает Миша.

— Как определил?

— А по звуку — гремит, словно гражданские с бандитскими склонностями.

— Очень точно, — Сергей — Извилина в очередной раз удивляется верности его суждений. — «Зеленые братья»!

— Я тоже вспомнил. Предназначенные училок стрелять? — говорит Казак. — Как в пятидесятые?

— Занятно будет, — едва слышно ворчит Сашка. — Ставки принимаются! Гражданские с бандитскими наклонностями против военных с… — все ждут от него слова «бандитскими», а Миша решает уж было оскорбиться, но Сашка вставляет иное, — …С наклонностями гражданскими!

— А серьезно? — спрашивает Петька — Казак смотря на Извилину. —

— Националисты. Ярые поклонники и подражатели «зеленых братьев», тех, что занимались бандитизмом после прихода советской власти. Как структура восстановлена в 90‑е. Но позже, ввиду невозможности самоконтроля, государством были разоружены… Ларечники могли бы подтвердить, но и ларечников, в угоду капитала крупных универмагов, тоже ликвиднули. В смысле, аннулировали тем и этим их лицензии. Движение без государственных лицензий на патриотизм здесь как–то быстро теряет популярность. Должно быть, за свой счет неинтересно… Зато те, кто ларьки когда–то держал, враз успокоились. Вроде как отомстили за них. Больше не грабят под видом защиты. Пятнисто–зеленые какое–то время попили на своих сборах, песни поорали, по банкам постреляли, но уже из глакоствольного, да и рассосались. Впрочем, как сказал, это дела вчерашние. Теперь это другое, если в земесардзе записался — проверили, что балтийской кровью чист, получаешь право на приобретение всякого нарезного. Плюс сборы, где обучают из более серьезного.

— Думаешь, если им оружие дадут, будут против нас в войнушку играть? Те, кто ближе окажется?

— Оружие у них есть и собственное, это русским «неграм», которых здесь не меньше трети жителей, покупка, ношение, хранение чревато всеми вытекающими из местного уголовно–наказуемого. Земесардзе не послевоенное образование, они и раньше в войну играли, очень для себя удобную — в поимку бежавших русских военнопленных, и надо сказать, много поймали. На рубеже перед Россией, они как раз в доходяг превращались, это сколько километров от лагерей пройти не жравши. А здесь хуторная система — через каждый километр глаза, и почти безлесица, невозможно не наследить. Еще и прочесывания с собаками. За каждого пойманного немцы платили марками. Бизнес и спорт по всей Латвии получался, тем более, что можно безнаказанно. Им всегда нравилось, когда безнаказанно. Когда выяснялось, что повторно бежал, немцы после допросов везли обратно в лагерь и там показательно расстреливали.

— Что еще? По кадровой?

— Четыре генерала. Все четыре «академиев не кончали». Одна из них неярковыраженного женского полу.

— Видно знания в каком–то деле велики, если баба стала генералом.

— Феминизм не лечится.

— Еще как лечится! — возражает Сашка. — Просто соображения им не хватает, что лезут на мужское, где им вовсе не место. Соображалку надо вправлять! Не наказывались еще по–крупному — случая не было. Создай случай, и увидишь, что получится!

— Действительно, раз все равно разминку проводить, так почему бы не по этому адресу? Что скажешь, Извилина?.. Что ты там говорил о предварительной псиобработке? Что–то про создание слухов, легенд и прочего. Повоюем с феминизмом? И когда, наконец?

— Основное придется на «Лачплесиса» — это праздник такой местный.

— Ну–ка, поподробнее…

— Можно и поподробнее, но тут такое дело… Прямо неловко за соседей. Очень неудобный праздник в свете «историзма». На таком национальный праздник, как день Лачплесиса, как не крутись, а внимание человека нового, к здешним мозговым вывертам непривычного, заостряется на нехороших моментах. Например, этот народный эпос не завуалировано, а впрямую утверждает, что Лачплесис (а это древнелатышский герой–воин такой) появился на свет в результате зоофилического полового акта, участниками которого были человеко–латышка и бурый медведь (возможно, что тоже латвийского происхождения, уже ассимилировавшийся, но вполне может так случиться, что и «мигрант», забредший с ненавистной России, откуда исторически приходили все медведи). Однако родившийся детёныш, как это ни странно, по максимуму (за исключением некоторых деталей) унаследовал человеческие черты, доказав могущество национальной крови. А единственным видимым подтверждением состоявшегося акта, попадающего под отмененную ради европейских свобод статью — «зоофилия» (а отнюдь не мутации, как некоторые изволят утверждать), явились мохнатые уши, про которые периодически недружественно настроенные к латышам соседи (эсты и литы), в ущерб исторической правде и явно в целях поглумления, говорят, что они ослиные, а не медвежьи.