Василий I. Книга 2 - Борис Дедюхин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не мыслю я, что так можно мыслить князьям русским, — он вдруг совсем потерялся, стал говорить косно и многословно, — да и никто, я мыслю, так не мыслит, ибо невозможно так мыслить, — Сам чувствуя, что никак не может выбраться из пустых словес, умолк, собрался с мыслями, закончил вполне вразумительно: — Давай, Василий Дмитриевич, поговорим с тобой с глазу на глаз, не на таком вече.
Василий вглядывался в лицо Бориса Константиновича, пытался понять: притворство?.. Вроде бы нет: в глазах ни излишнего беспокойства, ни настороженности, ни скрытой враждебности, ни тайных помыслов.
5Разговором с глазу на глаз был совместный обед у боярина Василия Румянцева. К нему, конечно, загодя готовились, только неизвестно, ради какого князя так расстарался нижегородский боярин, кому угодить хотел — прежнему своему господину или же будущему.
Обед можно было бы и пиром назвать, столь пышен и торжествен он был. Пиром на Руси веселились, пиром тешились, отмечали победы, семейные события — рождения, крещения, погребения, поминовения усопших, именины, новоселья; пиры непременно давались по случаю Пасхи, Рождества Христова, Троицы, Николина дня, Петра и Павла; устраивались пиры и при встрече знатных гостей хозяевами, желающими поддержать доброе о себе мнение. Вот и Василий Румянцев, хозяин дома, поддержал его, учинил обед силен, хотя повод для него был отнюдь не праздничный, да и шел на дворе тридцать седьмой день Рождественского поста.
Когда Киприан с архиепископом Евфросином, Василий Дмитриевич и Борис Константинович с ближними своими боярами, а с ними и царевич Улан заходили в дом Румянцева, из дальних покоев до них донеслись ребячьи голоса, дружно скандовавшие:
Завтра встанем,Завтра скажем:«Завтра праздник!»
Нетрудно заключить было из этого, что чада и домочадцы боярина строго блюли пост, нетерпеливо ждали разговения.
Василий Румянцев чувствовал себя несколько смущенно, приглашая к трапезному столу, уставленному яствами да медами с пивом.
Борис Константинович с новообретенным самообладанием пошутил:
— Постится весь дом, а старики сочельничают.
Киприан придирчиво осмотрел брашно стола, разрешил:
— Все сие разрешается в количестве умеренном. Скорома нет, а икорка…
— Добывается из холоднокровных тварей Божиих, а сие не грех, — повторил Василий слова, которые слышал от Киприана во время давней встречи с ним в Киеве. Киприан недовольно нахмурился, промолчал: не любил вспоминать те мятежные годы своего изгнания из Москвы. А Василий продолжал: — Да и то: грех не в уста, а из уст.
А Румянцев озабочен был тем, как гостей рассадить. По незыблемому уставу отцов и дедов передавался обычай гостевания: место по правую руку от хозяина — самое почетное, за ним другие нисходились по степеням.
Борис Константинович сразу занял высшее место — бездумно ли, просто по давней привычке либо же нарочито, чтобы насолить гостям и поставить хозяина дома в затруднение.
Киприан, придерживаясь евангельских слов, сел нарочно на самое низкое, третьеразрядное место, уверенный, что хозяин сведет его оттуда и посадит на то, какое следует. Румянцев так и поступил. Чтобы не было уж никаких недомолвок, он сразу же объявил нижегородскому великому князю:
— Господин князь! Не надейся больше на меня, я теперь уже не твой и не с тобой, а на тебя!
Борис Константинович не удивился и не опечалился — готов был к этому, покорно пересел на место второй ступени рядом с Максимом.
Василий Дмитриевич, усаживаясь на подобающее ему место и желая как-то сгладить неловкость, спросил:
— Шел я к тебе в кремль через ворота башни, которую Дмитриевской называют, это в честь кого же?
— Ее дед твой родной поставил, великий князь Дмитрий Константинович, — с явным удовольствием ответил Борис Константинович, счел нужным и добавить еще: — Отец Евдокии Дмитриевны, матушки твоей.
— И тот самый, который навел на Москву Тохтамыша, — вкрадчиво-ядовито дополнил Киприан.
— Нет, не он навел, а его шурья Василий да Семен, — стал торопливо оправдываться Борис Константинович. — Из безвыходности пришлось, хан принудил.
— Ведомо нам это слишком хорошо, — наставительно продолжал Киприан, уверенный в своем праве говорить и обвинять, — Дмитрий Константинович отнюдь не по нужде в услужение хану пошел, но сам первый погнал в Орду жениных братьев.
— Сам-то ты, святитель, бежал в тот август из Москвы к тверскому князю, — оборонялся Борис Константинович, — А надобно было бы тебе Москву блюсти в отсутствие великого князя.
— Меня с Евдокией Дмитриевной, Василием да малым братом его вече народное выпустило…
— Молву народа не надо предпочитать истине, ибо мнение народа часто бывает обманчиво, — кротко молвил архиепископ Евфросин. Киприан покосился на него, отповедал словами же Иоанна Златоуста:
— Но при беспрестанном испытании нельзя опасаться никакого обмана! — И, уже решительно беря разговор в свои руки, обернулся вновь к Борису Константиновичу: — Вот созываете вы третьеводни вече, горожане против тебя сказали. И бояре твои больше не верят в тебя. И хан Орды уж тебе не друг. А ты все упрямишься, на кого же надеешься?
Борис Константинович поднялся из-за стола, повернулся лицом к красному, восточному углу, где стояли в три тябла богато наряженные иконы, отыскал взглядом одну, с которой святой смотрел участливо и сострадательно, истово перекрестился и сказал с большой верой:
— Одна надежда на Николая Чудотворца, нашего нижегородского угодника.
Василий даже в лице переменился — столь неожиданно было признание: он ведь сам ехал сюда, больше всего уповая на заступу Николы, в честь которого отец монастырь поставил и икону которого брал с собой на Куликово поле. Образ этого святого был всегда перед очами Сергия Радонежского в его келье. И Стефан Пермский, великий просветитель народа, не расставался с иконой Николы. Небесный угодник искони сочувствует и содействует земле Русской, Москве как в больших ратных и трудных делах, так и в каждодневных — известно ведь всем, что однажды спас он ниву от града крестьянину, обратившемуся к нему за помощью, в другой раз помог мужику вытащить воз и не побоялся из-за этого замарать своего райского платья… Можно было принимать на веру, что когда-то, очень-очень давно, вершил он чудеса в иных землях: корабль от потопления спас, возвратил Вандалу похищенное у него имущество, а еврею золото, избавил отрока от утопления, освободил из темницы военачальника Петра, спас от плена Василия сына Агрикова, избавил Христофора от усекновения мечом, от потопления мужа по имени Дмитрий и много других услуг оказывал благочестивым константинопольцам, исцеляя расслабленных и ослепленных, выступая на защиту невинно осужденных, — да, все было это, было, но с той поры как пошла земля Русская, он «побеждает агарян, утешает христиан», как пели калики перехожие.
— С коих пор он вашим стал? — не утерпел и Максим, которого тоже задели слова нижегородского князя.
— А вот отче Евфросин поведает нам, пока мы будем снедать, — ответил Борис Константинович охотно и радуясь возможности как-то размыть и отсрочить опасный разговор, ради которого они все тут собрались.
Архиепископ суздальский едва притронулся к еде, сжевав единый капустный листочек, стал неторопливо повествовать хорошо известную всем нижегородцам историю:
— Как ни издевались татары-завоеватели над всем русским народом, над русскими князьями, над русской верой, как ни кичились они своей силой и властью, не могли они не видеть во многом явного превосходства христиан над ними, варварами. И вот один знатный молодой привратник-татарин в Сарае все сравнивал-сравнивал являвшихся к его хану на поклон в Орду русских со своими соотечественниками да и проникся против воли своей любовью к татарским данникам. А как стал узнавать их веру, жизнь, нравы и обычаи, вовсе привязался к ним сердцем и яснее стали ему дикость, невежество и безнравственность жизни единоплеменников. Стали разрывать его душевные муки, не выдержал он сознания своего нечестия и решился оставить свою степь и бежать в Русь. Тихо скрылся из Орды, притворясь утопленником в Волге, и поехал в Суздаль. Здесь он крестился и получил православное имя Клеопы, поступил на службу к князю. Очень он был рад, жил, служил и стал русским до неузнаваемости. Князь полюбил его за искреннее благочестие, доброту, честность. Он женился на русской; имел детей и стал истинным русским боярином. Когда великому князю Дмитрию Константиновичу нужен стал опытный посол в Орду, чтобы заполучить ярлык, Клеопа сам вызвался выполнить многотрудное дело. Да и кто мог быть опытнее здесь, как не прежний привратник царского двора, любимец хана? Князь благословил его, отправил с надеждой в ханскую ставку. Увидел Клеопа свои родные кибитки, степи, море Хвалынское, прослезился, однако теперь ему еще горше было видеть у своих единоплеменников неверие и варварство, порадовался он, что стал христианином, потянуло его скорее в Суздаль, на Русь — новую и дорогую родину. Поторопился он исполнить поручение великого князя, нетерпелив был, не так умело и успешно повел дело, как надобно было, и один старый придворный узнал его. Доложил хану, что это беглец, изменник и вероотступник. Хан в великий гнев пришел, велел заключить Клеопу в темницу. Стали его истязать и мучить, требуя, чтобы он во всем признался и вернулся в прежнюю веру. Клеопа отказывался. Его бичевали воловьими жилами, требовали отречения от православия. Клеопа стоял твердо. Тогда ему объявили от имени хана, что если он будет так упорствовать до следующего дня, то утреннее солнце своими лучами осветит только обезглавленный труп его, а затем в тяжелых оковах оставили его на ночь в темнице. Но исповедник Христов был непоколебим. Искал утешения и укрепления в молитвах к Господу и призывал на помощь святителя Николая. Господь услышал молитву мученика и прислал ему избавителя — своего угодника Николая.