Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Остановись, не надо, – слышит он знакомый голос. – Хватит. Ты не понял ничего. Не разобрался. Хватит, любимый, пошли домой.
Он видит Аю. Удивительно нормальную на фоне полулюдей, стоящих рядом. Она не просто красива в эту секунду. Она единственная, кто имеет право существовать. Одним взмахом ресниц она дает искупление этому миру. Алик выдыхает воздух. И прощает всех ради нее. И себя тоже прощает. Через миг они оказываются в щебечущей птичьими голосами оранжерее…
…Как святой водой омывается он Аей. Никогда бы раньше не поверил, что возможно с женщиной такое. С детства секс чем-то страшным казался, постыдным и запретным. Когда вырос, смирился, понравилось даже. Но все равно, неудобно слегка, как всем совестливым мальчикам на свете неудобно. На стейк сочный похоже. Ешь его, вроде вкусно, горячо. И вдруг мысль уколет: «Живая коровка была совсем недавно. Бегала, травку щипала, солнышку радовалась. А я ее…» Но успокаивал себя тут же. Ну и что? Все же едят. Нет в этом ничего такого. И дальше ел…
По-другому все с Аей было. И каждый раз по-новому. Сейчас хотелось Алику тереться щекой о ее шею, зарыться в волосы медные, дыхание ее в себя впитать…
«Если она со мной, значит, не все потеряно, – думал он. – Значит, не конченый я совсем. И надежда есть, значит».
Отпускало постепенно. Страшная толпа миниумов уплывала вдаль, в нереальность дурную, в кошмар полуночный. Он почти пришел в себя. Успокоился, дышать стал ровнее, но вдруг увидел смотрящие на него строго Сашкины глаза. Дочь была повсюду, пряталась среди тропических цветов, стояла между деревьями, лежала, распластавшись на стеклянной крыше. Он зажмурился и мысленно попытался вымолить у дочки прощение.
«Прости меня, Сашка. Прости, но я не могу. Я без нее не выживу. Зачем тебе мертвый папка? Нет на земле женщины, на которую бы я вас сменял. А здесь нашлась. Я сам ее создал или выдумал. Не знаю. Но ты пойми. Ты же всегда меня понимала. Я себя за волосы тащу, как барон смешной, любимый тобою с детства. Может, и не вытащу. Но иначе точно кранты. Не мог я больше так жить. Запутался. Слабым оказался. Я плохой, Сашка, очень плохой. Не нужен тебе такой плохой отец. Но пойми, это моя последняя попытка. Отпусти меня, пожалуйста.
Алик открыл газа. Дочка исчезла. Он обрадовался подленько. И сам понял, что подленько обрадовался. Злиться на себя не стал. Сил не было. Прижался к Ае крепче.
– Мама, – прошептал.
И утонул в ней окончательно.
После сеанса очистительной терапии полегчало. Он сел по-турецки на диван и с огромным удовольствием затянулся сигаретой.
«Надо же, – удивленно подумал. – Еще и удовольствие могу испытывать от такой малости».
Кайф длился недолго. Выплыла из табачного дыма желтая с багровыми полосками задница мужика, баба мычащая показалась. И мальчик с капающей из носа кровью. И озверевшая от садистского зрелища толпа миниумов. Алик опустил ноги на пол. Обхватил ладонями виски и простонал:
– Это чудовищно, чудовищно…
– Спасибо тебе, дорогой, – потягиваясь на диване, промурлыкала голая Ая. – Спасибо за высокую оценку моих талантов. Это чего? Прошла любовь, завяли помидоры, так получается?
– Дура, – раздраженно буркнул он. – Да я из-за тебя весь этот мир ублюдочный помиловал.
– Ты логичен, как никогда, Господь мой парадоксальный. Как можно из-за дуры целый мир помиловать?
– Из-за такой можно. Из-за такой – все можно. И помиловать. И уничтожить.
– Аллилуйя! – воскликнула Ая и от избытка чувств, прямо на диване, сделала березку.
Он не удержался, обнял вытянутые длиннющие ноги, поцеловал щиколотки и… Проклятая порка не давала покоя. Свистящие палки мелькали перед глазами. И счет толпы обезумевшей в ушах слышался: «Пять… шесть… сеееемммь!»
– Нет, не могу, – сказал он и отстранился от Аи. – Это невыносимо. Зачем? Для чего? Неужели я…
Она рухнула на диван. Без паузы сделала кувырок назад, очутилась на полу, поклонилась церемонно и беззаботно спросила:
– А чего ты, собственно, так распереживался?
– Ты прикидываешься? Это же я их создал. Кривыми, некрасивыми уродами. Но это не все. Я в них крупицу человечности оставил. Малюсенькую частичку. Но хватает, чтобы они ничтожество свое осознавали. И порка эта… при детях. Ты понимаешь, что он любит своих детей и они его. Понимаешь? Кто я? Как я мог?
– Обыкновенно, запросто мог. Ты самый обычный среднестатистический господь. Приладка они, сам говорил.
– Приладка… Приладку выбрасывают после тиража. А с ними что делать?
– Ну, я не знаю, как все там у тебя устроено. Может, в следующей жизни они уродятся вполне достойными крокодилами.
Алик задумался и понял вдруг. Нет никаких следующих жизней, да и настоящих по большому счету нет. А есть бесчисленное множество попыток. На 99 % неудачных. Пуляет он во вселенную триллионы сущностей, с одной простой целью пуляет. Раскрыться, развиться, преобразовать потенциальную энергию в кинетическую. Потому что греет, отапливает мир энергия. И его греет тоже. Смысл зерна колоском стать. В сто зерен превратиться. Смысл сперматозоида – яйцеклетку оплодотворить. Одно зерно из десятка прорастет. Один живчик из тысяч до цели доберется. Один из миллиона человеком станет. А остальные? Приладка. Только человеку хуже всех. Он единственный неудачу осознать может. Страдающая вершина эволюции. А осознает он для того, чтобы, чтобы… Занавес черный в голове у Алика рухнул. Закрыл блистающий свет прозрения. Поглотил его, в себя впитал без остатка. Темень наступила. В последний миг, перед тем как свет исчез, показалось ему, что он увидел огромные белые буквы, начертанные на занавесе. Буквы сложились в короткое, но емкое слово. РАНО.
«Я зерно, и я сеятель, – подумал он. – Как же так? С ума сойти можно. Змея, кусающая себя за хвост. Лента Мебиуса крученая. Господи, за что? Сделай меня простым, Господи! Тупым сделай. Не по силам мне все это. Я не смогу, я не знаю…»
Решение появилось из ниоткуда. Показалось таким простым и очевидным, что он чуть не закричал: «Эврика!»
– А мне их жалко, – неожиданно выпалил он. – Вот тупо жалко! Со следующей жизнью потом разберемся. А сейчас я в этой. И я буду им помогать. Я не позволю…
– Миниума выпоротого помнишь? – глядя мимо него, спросила Ая.
– Помню, и что? Несчастный он, детей любит. Жизнь у него не сложилась.
– А ты посмотри, за что этого несчастного пороли.
И Алик посмотрел.
…Красивая, ухоженная, но уставшая женщина стоит на набережной, облокотившись на гранитный парапет. Фиолетово-оранжевое солнце почти зашло в море. Она смотрит на краешек солнца, слышит плеск волн и чувствует, как постепенно выходит из нее усталость. Женщина улыбается. Вспоминает пятилетнего сынишку, который ждет ее дома. Представляет, как бросится он к ней, обнимет за шею крепко, залепечет, захлебываясь, свои грандиозные детские новости. Женщине немного грустно, что не встретит ее дома мужчина. Ушел он от нее за месяц до родов. Испугался. А на других мужчин у нее не хватает ни времени, ни сил.
«Ну и ладно, – думает она. – Зато сын есть. Он такой маленький, такой забавный и смешной…»
– Какая цыпочка, с такой попочкой, – слышит она сзади хрипловатый голос. – С такой попочкой и одна. Вот это удача.
Женщина делает вид, что гадостные слова к ней не относятся. Стоит, не поворачивается, в море смотрит сосредоточенно.
– Что, сучка, от счастья ошалела? – продолжает скрипеть голос. – Кипятком, небось, писаешь от радости?
Женщина еще пристальней вглядывается в линию горизонта. И вдруг чувствует шлепок по заду. Не реагировать больше нельзя. Она оборачивается. Видит перед собой плюгавого серого мужичонку, от которого сильно несет перегаром.
– Да как вы смеете?! – возмущенно говорит она. – Что вы себе позволяете?
– Ы! – радуется мужик. – И буфера зачетные. Дойная коровка. Не кобенься, пойдем в кусты, я тебя за вымя подергаю. Ы, ы, ы!
Женщина, цокая каблучками, торопясь и нелепо спотыкаясь, пытается отойти от мужика подальше.
– Куда ты торопишься, дурочка? От счастья своего бежишь, – кричит он ей вслед. – Одна ведь небось живешь, без мужика. Истосковалась, глупая, по херу крепкому. Вот бабы тупые. Всему учить приходится.
Слова миниума бьют по больному. Женщина разворачивается. Кричит, срываясь на визг:
– Да, одна! Одна живу, без мужика. Потому что уроды кругом. И это дает вам право оскорблять меня? Вы поэтому решили, что ко мне пристать можно?
– Ну чего ты ерепенишься? Злая такая. От недоеба? Успокойся, не понимаешь своего счастья и хрен с тобой. Дай тогда баблайков на опохмел. Трубы горят…
Слова про недоеб и то, как легко мужик съехал с сексуальной темы, буквально вспарывают женщину. Потому что правда, не было мужчины пару лет уже. А хочется, особенно ночами сразу после месячных. Даже с ним, наверное, смогла бы, если бы нормально подошел и не воняло бы от него так сильно. От обиды и презрения к себе она мстит миниуму как умеет, по-женски:
