От Кибирова до Пушкина - Александр Лавров

Или в одном из последних текстов — в поэме «Во весь голос» (1929–1930):

С хвостом годовя становлюсь подобиемчудовищ ископаемо-хвостатых.[1072]

Ср. реплику молодого Маяковского на выступлении в Минске 11 февраля 1914 года:

Ценного в искусстве нет ничего. <…> [О]ни, старички — поэты и наши русские критики литературного хвоста, испугались нас и в предсмертном дыхании хотят нас опрокинуть.<…> Если жирный мопс укусит вас за икру, то вы только оттолкните его пинком ноги. Так делаю и я[1073].

Ср. также название позднего стихотворения Маяковского «Маленькая цена с пушистым хвостом» (1927)[1074].

Наконец перехожу к анализу сонета «Зимняя буря».

В ранних текстах Ходасевича также встречаются образы и мотивы, которые он затем использовал в новонайденном сонете «Зимняя буря». Например, в стихотворении «Гадание» (1907) появляется мотив собаки, а в финале стихотворения «Зима» (1913), вошедшем затем в сборник «Счастливый домик» (1914), варьируются мотивы пса, ветра и хвоста:

О, скука, тощий пес, взывающий к луне!Ты — ветер времени, свистящий в уши мне![1075]

Или в строфе из стихотворения «Цветку Ивановой ночи» (1907):

Цвети во тьме, лелея клад!Тебя лишь ветер вольно склонит,Да волк, блуждая наугад,Хвостом ленивым тихо тронет.[1076]

Ср. также запись Ходасевича, сделанную им в записной книжке 8 июня 1921 года: «Сегодня я поймал за хвост беса смирения»[1077].

В основу сюжета односложного сонета, вероятно, мог быть положен сюжет известной сказки из сборника Афанасьева «Лисичка-сестричка и волк», в которой волк по совету хитрой лисицы сунул хвост в прорубь, чтобы поймать рыбу, а хвост примерз; волк прыгал-прыгал и оторвал свой хвост. Ср. также с рифмовкой в пословицах из Даля и других источников: 1) «Весь бы прост, да привязан хвост!»; 2) «Возьму за хвост да перекину через мост»; 3) «Шла собака через мост. Четыре лапы, пятый хвост»; 4) «Дрозд, дрозд, прост, прост. Кованый нос, железный хвост».

В поэтическом мире Ходасевича постоянно присутствовал Пушкин, и, разумеется, тема пушкинской зимней бури характерна для ряда текстов автора «Тяжелой лиры» (ср., например, его стихотворение «Буря» из этой книги, датированное 1921 годом). В это же время он написал статью о теме бури в творчестве Пушкина под соответствующим названием «Бури», которая сначала была напечатана в журнале «Беседа» (1923, № 3), а затем вошла в его книгу «Поэтическое хозяйство Пушкина» (1924). Возможно, метафора «буря-собака» из анализируемого сонета навеяна классическим «Зимним вечером» Пушкина. Ср. начало пушкинского стихотворения с началом сонета «Зимняя буря» «Ост / Выл»:

Буря мглою небо кроет,Вихри снежные крутя;То, как зверь, она завоет,То заплачет, как дитя…[1078]

Вероятно, в памяти Ходасевича хранился апокрифический экспромт Пушкина, якобы адресованный жене (он был известен в пушкиноведческой литературе и попал в словари пословиц и поговорок), — в нем встречается та же рифма, что и в сонете:

Для твоего поэтаНастал Великий пост,Не ожидай, чтоб в эти летаЯ был так прост!Люблю тебя, моя комета,Но не люблю твой длинный хвост.[1079]

О различных значениях словообраза «буря» в поэзии Пушкина и в контекстах поэтов XIX–XX веков (Тютчева, М. Горького, А. Блока, А. Белого) писал Е. Эткинд в книге «Материя стиха»[1080].

Здесь возникает парадоксальная ситуация: В. Ф. в сонете «Зимняя буря» пародирует футуристов как бы «с помощью» Пушкина (или мнимого Пушкина), которого они же ниспровергают.

В своих произведениях Ходасевич, насколько мне известно, ни разу не упоминал Л. Кэрролла и его знаменитую сказку «Алиса в стране чудес». Однако одним из вероятных источников сонета «Зимняя буря» могла послужить эта английская сказка, вышедшая в 1923 году в Берлине на русском языке под названием «Аня в стране чудес» и переведенная Сириным (В. В. Набоковым)[1081]. Набоков назвал свой перевод «русской версией». В ней приводится фигурное стихотворение в виде изогнутого мышиного хвоста с разбивкой строк на фрагменты и слоги, графически напоминающее «хвостатую» структуру односложного сонета Ходасевича. В стихотворении о мышином хвосте и в самом тексте Кэрролла удалось выявить ряд образов, лексем и игровых параллелей, перекликающихся с сюжетом и структурой «Зимней бури». Ср., например, характеристику хвоста в сонете:

БылХвостПростМил… —

с разговором Ани и Мыши из главы «Игра в куралесы и повесть в виде хвоста», в которой собаки и кошки упоминаются под литерами С. и К.:

— Помните, вы рассказ обещали, — сказала Аня. — Вы хотели объяснить, почему так ненавидите С<обак> и К<ошек>, — добавила она шепотом, полубоясь, что опять Мышь обидится.

— Мой рассказ прост, печален и длинен, — со вздохом сказала Мышь, обращаясь к Ане.

— Да, он, несомненно, очень длинный, — заметила Аня, которой послышалось не «прост», а «хвост». — Но почему вы его называете печальным?

Она стала ломать себе голову, с недоумением глядя на хвост Мыши, и потому все, что стала та говорить, представлялось ей в таком виде:

В темной комнате,       с мышью остав —           шись вдвоем, хит —               рый пес объявил:                   «Мы судиться пой —                       дем! Я скучаю                           сегодня: чем вре —                               мя занять? Так                                     пойдем же: Я                               буду тебя об —                           винять!» «Без                       присяжных, — вос —                   кликнула мышь, —               без судьи! Кто           же взвесит       тогда оправ —данья мои?»       «И судью, и           присяжных               я сам заме —                   ню», — хитрый                       пес объя —                           вил. — «И                       тебя                   я каз —               ню!»[1082]

Здесь не только обнаруживается целый ряд параллелей и совпадений: собака, прост, хвост, но и более того, сами тексты даны в графической форме хвоста — мышиного и собачьего.

Необходимо подчеркнуть, что в подлиннике у Кэрролла «рассказ» Мыши строится на омонимической игре словосочетаний: «long tale» («длинный рассказ») и «long tail» («длинный хвост»). Эту омонимию Набоков передает, заменяя ее созвучием русских слов: «прост — хвост». Вероятно, к этой рифмованной паре Кэрролла (в переводе Набокова) и восходит рифма Ходасевича «хвост — прост» во второй строфе сонета, хотя не исключено, что эта рифма — расхожее клише.

И в сонете Ходасевича, и в фигурном стихотворении из сказки Кэрролла, изображающем мышиный хвост, имеется еще ряд схожих мотивов, близких игровых ситуаций и перекличек. Например, Мышь перед эпизодом со стихотворением, о котором здесь шла речь, оказалась почти в той же ситуации — в водной стихии, — что и пес в финале сонета. Правда, в сонете хвост собаки вмерз в лед, а в сказке Мышь знакомится с Аней, когда они обе плавали в море слез.

Прямые текстуальные и образные совпадения у Ходасевича и у Кэрролла (в рассказе Мыши) вряд ли случайны. Между тем, по свидетельству Берберовой, Ходасевич познакомился и сблизился с молодым поэтом и переводчиком Набоковым значительно позже — через несколько лет после издания перевода «Ани в стране чудес» (1923). Она писала в воспоминаниях «Курсив мой»:

О Набокове я услышала еще в Берлине, в 1922 году. О нем говорил Ходасевичу Ю. И. Айхенвальд, критик русской газеты «Руль», как о талантливом молодом поэте. Но Ходасевича его тогдашние стихи не заинтересовали: это было бледное и одновременно бойкое скандирование стиха, как писали в России культурные любители…[1083]

Однако надо думать, это не совсем так. Все эти совпадения и параллели в комплексе позволяют предположить, что Ходасевич тогда же, в 1923–1924 годах познакомился со сказкой Кэрролла в переводе Сирина-Набокова. И не только познакомился, но, по всей вероятности, под воздействием фигурного стихотворения из этого сочинения, изображающего мышиный хвост, мог написать свою стихотворную «версию» о собачьем хвосте.