По следу Саламандры - Глеб Сердитый

Он быстро освоился с воздухом свободы, будто и не было многих лет в застенке, побега и всего прочего. Будто бы просто исчезли куда–то годы жизни, минули, как сон, как небытие. А теперь появилась задача, которой он следовал.

Он изучал город. Знакомился с домами. Старался почувствовать самый уклад жизни обитателей. Немногое переменилось. Мелкие изменения — больше паромоторов, ставших совершеннее и богаче, несколько иные платья и украшения, тут и там выросшие высотные дома — не особенно бросались в глаза.

Казалось, что сильные страсти чужды жителям, ибо жизнь тиха и размеренна, стабильна и незыблема. Ничто не может изменить уклада, построенного на прочной основе Традиции. Но так не могло быть. Это иллюзия.

Например, после войны неслыханно укрупнились синдикаты. Слияние следовало за поглощением и соперничало только за соединение на равной основе. Вместо разветвленных цеховых объединений выросли настоящие колоссы, и все чаще можно было слышать «изготовлено мастерской (такой–то) под контролем синдиката (такого–то)».

Огромный город, такой как Нэнт и уж тем более Мок–Вэй–Сити, разъединяет людей. Здесь поневоле люди черствеют друг к другу. Нет участия в судьбе незнакомого соседа, нет общности. Но и житейские трудности здесь не напоказ. В обществе большого города легче скрыть от людей то, чего ты стыдишься. А стыдятся люди порою самых разных вещей.

Ужасным грузом может стать житейский неуспех. И если человек по какой–то причине стыдится того, что дела пошли не так, как он представляет это перед окружающими, то и удар судьбы он может не перенести. Но в большом городе, где внешняя успешность мало волнует людей, не близких тебе и незнакомых, легче скрывать свой гнев на ангела судьбы.

В то время как один человек способен украсть кошелек дабы избыть нищету своего кармана, но не в силах помыслить о причинении боли, другой способен на безумную жестокость только с тем, чтобы скрыть нищету души.

Флаю, в отличие, например, от Кантора, не было дела до людей в массе. Его интересовали только отдельные личности…

Вязы и липы стояли опушенные молодыми листочками. Их листву проходили насквозь солнечные лучи. Граненые оконные стекла разбрасывали блики. Город хорошел. Свет золотился. Тени лиловели и голубели.

Весенняя листва была одновременно легка и воздушна, производя вместе с тем впечатление дымки, тумана, зеленого марева среди ветвей.

Всякий, кто замечал это чудо, преображался. Воздух был тонок и чист.

Межсезонье — время любви. При повороте от зимы к лету молодежь резвится, предаваясь радостям плоти.

Осень — время создания семьи. Время представления своих избранников и избранниц родителям.

Но весной молодежь оживляется. Молоденькие девушки, когда с ними заговаривают опьяненные дивной порой молодые люди, забывают о неприступности и соглашаются прогуляться с новоявленными спутниками.

Достойные господа средних лет, шествуя по улицам к домашнему очагу, вдруг очаровываются моментом и, охваченные великодушием, сворачивают по дороге в лавки, чтобы сделать подарки своим домашним.

Вот благообразный толстяк в обтягивающем круглый живот жилете из кротовьего меха под лиловым фроккотом, снял с головы мягкую шляпу, подставив лысину солнцу, и в умилении смотрел на витрину ювелирной лавки. Там, на холмах черного бархата, были рассыпаны точное литье и филигрань, оправленные в благородные металлы самоцветы, на деревянных плечах истуканов лежали ожерелья из драгоценных камней.

Флай шел мимо людской суеты, холодный и неумолимый, как машина, стремящаяся к цели. Войдя в оптическую мастерскую, которая была одновременно и магазином, Флай осмотрелся.

Множество разнообразных приборов для шлифовки, резки и гравировки стекол, а также готовых оптических изделий вселило в него надежду, что тщета человеческих усилий в создании прихотливых приспособлений поможет фейери в борьбе за справедливость.

Флай без энтузиазма относился к технике всякого рода, но с уважением к людям, которые эту технику создают.

За прилавком, отделявшим посетителей от мастеров, сидели оптики, резавшие, обтачивавшие и вставлявшие стекла в оправы очков и разнообразные приборы.

Серьезные работы по изготовлению стекол и приборов велись в мастерских за пределами торгового зала. Здесь в основном ремонтировали. Это было сделано не просто так: клиент должен видеть не только результат работы — товар, но и саму работу — искусность и умелость мастеров.

Возле одного из оптиков лежали похожие на золоченые коренья и чурки детали микроскопов — больших и малых, ювелирных и медицинских.

Другой мастер, совсем молодой парнишка, высунув от усердия язык, прилаживал опудренное перламутром и обрамленное стразами оптическое стекло к женским часикам в драгоценном кулоне. Циферблаты были маленькие, и увеличивающие стекла давали возможность наблюдать ход времени, не напрягая глаза.

Сама клиентка стояла тут же и наблюдала за работой, склонив очаровательную головку со вздернутым носиком и завитками каштановых волос за маленьким ушком.

Мастера были отделены друг от друга изящными ширмами, в изготовлении которых цветному, полированному и оптическому стеклу отводилось ключевое место.

Бинокли, очки, зрительные трубы, разнообразные луны и оптические игрушки с призмами теснились на витринах и стеллажах, сверкая и переливаясь на солнце.

На прилавке также было выложено много готовой продукции.

Флай, искушенный во многих вопросах, шел вдоль прилавка, ища глазами то, что было нужно ему. В какой–то момент он уже засомневался в том, что Илай отправил его к нужному оптику. Но тут он увидел это — главное.

Несколько остекленных ящиков на прилавке, чуть в стороне от прочих товаров, занимали изделия, отличавшиеся строгим изяществом, присущим оружию. Охотничьи зрительные трубы с дальномерами, паучьи ноги штативов к ним и несколько прицелов для точной стрельбы из тех, что появились в самом конце войны и вызвали множество споров.

Действительно, дополнительно вооружать глаз стрелка оптикой до сей поры считалось недостойным. Лендлорды говорили: «Создайте оружие, из которого цель поразит любой неумелый глупец, и только неумелый глупец захочет им пользоваться!»

Словосочетание «неумелый глупец» — звучало как «негодяй» и именно это подразумевало. Но прицелы все больше завоевывали популярность. Медленно, как все новое в Мире, они пробивали себе дорогу в охотничьи общества.

Суровые ветераны почитали простоту и надежность. Верх совершенства видели в механическом кольцевом прицеле, позволявшем стрелять и быстро, и точно. А что еще нужно разумному человеку?

Впрочем, тот, кто в надежде на недостойное преимущество был готов поставить саму свою жизнь в зависимость от линзы, которая не вовремя запотеет или загрязнится, не заслуживал уважения. Вольно же им было так считать.

И все же…

Сложные механические прицелы для стрельбы на дальние расстояния, снабженные устройствами быстрого учета поправок на ветер и движение цели, получили дополнительный импульс развития, когда соединились с тонкой и деликатной оптикой.

В конце прилавка на небольшом постаменте была выставлена конторка черного дерева, так, чтобы свет падал на нее с правой стороны. За конторкой стоял долговязый человек в тонком черном фроккоте и пепельном атласном жилете.

Его высокие сапоги сверкали стальными пряжками в два ряда. В пряжки были вставлены зеркальца с выпуклыми линзами.

Без сомнения, это приказчик, решил Флай.

Завораживало совершенно изумительное лицо этого человека. Узкое, с прямым тонким носом и губами ниточкой. Какой–то птичий, нарочито угловатый череп покрывали белокурые волосы, стянутые ремешком старомодных очков, теперь поднятых ко лбу, словно у человека лишняя пара глаз. Лицо в целом не то чтобы приятное, но живые, любопытные глаза делали его в чем–то неуловимо симпатичным. Что–либо сказать о его возрасте было затруднительно.

Он заметил Флая и тут же отличил его от немногочисленных посетителей, но не предпринял ничего, а только смотрел, наклонив голову. Изучал. Опытный глаз отметил клиента, пришедшего с особым заказом.

Флай направился к приказчику.

— Вы управляющий? — поинтересовался он, напустив на себя рассеянный вид.

— Я Криспин Коннелл, — представился тот, выходя навстречу. — Главный мастер и владелец мастерских и магазина. Впрочем, при моей повадке ваша ошибка простительна. Я долгое время управлял делами видного оптика Трейси Хартли из Рэна.

— Почтенная фирма…

— Весьма. Но вот уже пять зодиаков я держу свое дело, построенное по образцу моего учителя. И моя репутация уже не менее почетна.

— Мне говорили о вас самые лестные вещи! — польстил Флай, будто по рассеянности забыв представиться.

— Чем могу быть полезен, достойный господин? — достойный Коннелл поспешно дать понять, что вполне разрешает клиенту оставаться анонимным.