Отрадное - Владимир Дмитриевич Авдошин

что придумать, не знал, что делать. Поэтому осенью я побежал к Диане Гурьевне, чтобы хоть кто-то меня стабилизировал. А то просто беда! И предложение не сделаешь, и бросить – не бросишь.

Мне жалко было первой моей работы. Так ловко меня зам по учебной части внедрил в телеателье. Но я не выдержал. Стал жалеть клиента, идти ему навстречу. А этого делать нельзя. Есть четко прописанные рамки. Телеателье – не благотворительная организация, а жесткий контроль над очень большим количеством людей и телевизоров. К сожалению, я об этом не догадался.

Зам по учебной части, как волшебник, второй раз нашел мне работу, и ох как я благодарен ему за нее. Это была самая лучшая интеллектуальная работа для обретения интеллектуальной собственности филологом.

Я не догадался, что серьезное музыкальное образование Розы не подразумевает любви. Оно подразумевает только работу: заниматься музыкой надо по пятнадцать часов в день. Брак может быть, но он фиктивный – муж есть и от этого мужа ребенок. Больше ничего не положено.

Но я как-то без любви брака для себя не видел. И с Розой не кончилось ничем, кроме нескольких нервотрепок. Роза не только не выручила меня, но и запутала мои отношения с женщинами.

Наверное, я сделал неправильные выводы из всего этого. Я решил, что, если нет целой женщины, которая все нити жизни держит в своих руках, мне надо добирать по частям от разных женщин. И долгое время я придерживался этого правила: симпатизировал одной – далекой, недоступной, интеллектуальную собственность добирал от двух моих ровесниц, жен двух Славиков, а бренное материальное досталось Ксении Пчелкиной. Вынужденно. Сама домогалось. И это было самое ужасное. Пятнадцать лет прожили и ничего хорошего, кроме рождения детей, друг другу не подарили.

Наверное, наивные мальчики у одинокой матери заслуживают такой участи. И сами мучаются, и других мучают. И сами жить не умеют, и другим не дают, потому что их, видите ли, не учитывают во всех их многоаспектных разнообразиях.

Жизнь Ксении Пчелкиной

Глава 1. Баба Шурик в молодости

Старое трактовое село по пути на Волоколамск. Домов триста. А на правом берегу небольшой речушки Нахабинки, напротив колодца – старый, уже ветхий родительский дом. Там во время войны сиротами остались три сестры.

Старшая – Клава – в 1946 году потянулась за своим женихом, а потом мужем, ближе к Москве, на военный завод, чтобы сначала получить квартиру, а потом родить ребенка и в городских условиях его воспитать.

Средняя сестра – Настя – искать лучшей жизни из деревни не поехала, а пошла работать в войну на хлебопекарню городишка. Пекарня размещалась в то время на левом берегу той же речушки Нахабинка в бывшей церкви. И в той пекарне, понятное дело, не переводились дрожжи и сахар. А потому самогон всегда гнали. А где самогон – там и мужички попасываются. И Настя, никогда толком не выходя замуж, имела трех детей: Ивана, Володьку и дочку Веру. Как многодетная, она получила жилусловия в Павшино и оставила старый родовой дом без сожаления.

Вся забота о родовом доме легла на плечи младшей сестры – Шуры. Она еще девушкой была, а ей уже досталось – крыша течет, в углах зимой задувает. И бросить жаль, и чинить – ни мужика, ни средств нету.

А тем временем в 1946 году по тракту двигался полк солдат и заночевал в их селе. Каждый дом получил по два, по три солдатика. Покормил, положил спать. В то время патриотизм был очень высок – год назад только немца прогнали. Поэтому Шура имела интимные отношения с одним из солдатиков и понесла.

Полк наутро ушел по распоряжению командира на Волоколамск, а она каким-то образом смогла, когда обнаружила, что беременна, списаться с той частью, где солдатик служил. И всё как есть рассказала в письме: что она его очень полюбила и теперь носит в себе ребеночка и что когда он кончит свою службу, то она его просит приехать к ней для создания семьи.

К её удивлению, на её письмо пришел ответ. И в армии, оказывается, патриотизм был очень высок. В письме солдатик писал, что помнит её и даже полюбил и хочет чтобы она приехала к нему домой в Украину, поскольку он украинец, и что его родители примут её хорошо.

Но она не могла оторваться от своего дома и бросить его, старика, на произвол судьбы. И решила Шура: значит не так любит, что родину и свой дом не забыл, значит, и я его не так сильно люблю, если не могу свой дом оставить.

А тут дело к родам подошло, некогда уже было письменно в любви объясняться, надо было думать, как прокормить ребенка, потому что родить вне брака тогда считалось – позор. Об этом она думала длинными ночами. Если я появлюсь на деревне – меня запрезирают. Что же мне делать? Роддом у них стоял в городе. И придумала она после выписки поехать по другой дороге, в Павлов Посад, где у нее была замужняя, но бездетная тетка, и сговориться с ней, чтобы она некоторое время, а именно до того, как Шура найдет себе мужа, подержала дочку Ксению у себя.

Тетка согласилась. А Шура, потыкавшись туда-сюда в смысле работы и не найдя ничего приемлемого в своем городке, а более всего она расспросов не хотела – взяла да и мотнула в Москву на продуктовую базу работать грузчиком, а заодно искать себе мужа. Подумала так: работа серьезная, если мужчина её выполняет, значит, вполне в мужья сгодится, ведь в деревне надо будет хозяйство вести. А второе: если вместе работать – знакомиться не нужно, уже человека знаешь, знаешь, нравится он тебе, хочешь с ним семейную жизнь вести или нет. Так она и познакомилась в бригаде с Лешей из Кирова.

– Чего, Леш, ты мотнул сюда? В Москву-то? Не ближний ведь свет?

– А там работы нет, Шур! Было у меня две сестры, и мы решали, куда нам ехать. До Москвы и до Ленинграда – одно и то же, ну немного ближе Ленинград. Сестры захотели в Ленинград. А я как чувствовал, что тебя встречу. Уперся – поеду только в Москву. Правда, сначала попал на стройку в Новогиреево. Но там очень жесткие условия: спать на полу в бараках, а поворачиваться с боку на бок по свистку – столько народу приехало строить Москву. Мне это не понравилось. Пришел сюда