Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений - Бенно Тешке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
6. Демистификация вестфальского мира
Собственническое династическое правление против суверенитета
Как Вестфальские мирные договоренности соотносятся с изложенным выше пониманием ранненововременной геополитики? Приводимые далее интерпретации текстов мирных договоров показывают не столько формирование принципов, которые могли бы выйти за пределы династических практик, сколько то, в какой степени Вестфалия выражала собой именно связь между донововременными формами правления и геополитическим накоплением. Договоры заключались не между государствами, а между правителями или, если более точно, между частными лицами и корпоративными структурами. В преамбулах тщательно определяется характер главных подписавших сторон: королей Франции и Швеции, германского императора и германских имперских сословий (Reichsstande), состоявших из девяти электоров – все, что осталось от германских принцев и пятидесяти одного свободного имперского города [Symcox. 1974. Р. 40–41; Steiger. 1998] (общий анализ см.: [Dickmann. 1972]). Затем в них приводятся длинные списки владетельных титулов главных сторон, в которых указаны «функционально различные» права, отправляемые в различных территориях их внутренне дифференцированных королевств. Эти списки не являются всего лишь симптомом исторически ограниченного представления о почестях и репрезентации; они показывают, что эти правители обладали набором прав на самые различные владения, объединяемые именно персоной властителя. Поэтому в договорах отражается тот факт, что базовыми единицами международной политики были не государства, а лица и ассоциации лиц, которые в буквальном смысле владели своими королевствами и владениями. Другими словами, ни одна из подписавшихся сторон не выступала в качестве главы нововременного государства, так же, как в результате договора 1648 г. ни одно политическое образование, участвующее в соглашении, не превратилось в такое нововременное государство.
Множество условий, описываемых в договорах, относятся к вопросам территориальных изменений, династического престолонаследия, имущественных реституций и компенсаций (например статьи 4, 10–14 IPO и параграфы 70–89 IPM)[207]. Договоры не отвергали сам династический принцип, что позволило бы устранить причину постоянной дестабилизации, а лишь определяли точные правила наследования, а именно право первородства, дабы гарантировать стабильный перенос полученных имущественных прав (например статья 4 IPO). Неизбежный провал этого проекта был продемонстрирован тем фактом, что немногие войны в Европе XVII–XVIII вв. не были войнами за престолонаследие. Как мы видели, в системе, в которой «государства» могут заключать «браки» с государствами, медовый месяц легко превращается в кошмар.
Это возвращает нас к вопросу о территориальных изменениях. Поскольку договоры заключались между правителями, а не между государствами, территория обозначает не единообразное в административном плане географическое пространство, а совокупность прав на владения в различных регионах. Эти права тщательно перечисляются в качестве прав, привилегий и владений – то есть, говоря вообще, регалий, – в число которых попадали города, епископства, аббатства, сеньории, порты и дороги, гарнизоны и юрисдикции. Франция получила епископства Меца, Туля и Вердена, а также крепость в Брейзахе на правом берегу Рейна и, что наиболее важно, Эльзас[208]. Швеция получила Бременское архиепископство, Верденское епископство, балтийский порт Висмар и, главное, западную часть герцогства Померания. Эти территории были отданы в качестве имперских феодов, поэтому шведская Корона стала вассалом императора. Это предполагало интернационализацию конфедеративной Империи, поскольку шведский король стал имперским сословием с правами голоса в Имперском рейхсmare в качестве герцога Бремена (статьи 10, 9 IPO). Таким образом, эти территориальные права не были отданы Франции и Швеции как государствам, скорее они были встроены правителями в свои владения.
Реставрация против Нового времени
В терминологии договоров постоянно встречаются такие понятия, как «реставрация», «восстановление», «реституция» (например статьи 3, 1 IPO) – в смысле восстановления «древних прав и свобод», которыми подписавшие стороны и особенно германские сословия пользовались задолго до начала Тридцатилетней войны. Семантика реставрации отражает превалирующий консенсус, согласно которому рассматриваемые договоренности предполагали не утверждение новых принципов международного публичного права, а, скорее, кодификацию возвращения к status quo ante bellum. Тридцатилетняя война считалась не великим модернизирующим геополитическим потрясением, которое вынудило правителей принять новые правила международных отношений, а печальным отклонением от довоенных международных обычаев, которые следовало восстановить [Osiander. 1994. Р. 44]. Я позволю себе проиллюстрировать эти реставрационные тенденции в отношении к трем феноменам: (1) перераспределению территорий, (2) регуляции конфессий и (3) «суверенитету» германских сословий.
Во-первых, упомянутые выше перераспределения территорий порождают серьезный вопрос. Если целью миротворцев было возвращение международного порядка к status quo ante, как следовало относиться к этим территориальным изменениям? Мнимое противоречие устранится, если мы поймем, как державы-победители легитимировали собственные территориальные приобретения. Франция и Швеция получили указанные земли не по «праву завоевания», а, скорее, в качестве контрибуций или «сатисфакций» за услуги, предоставленные германским союзникам. Это может показаться педантизмом, однако терминология контрибуций и сатисфакций – не просто служебный юридический инструмент; она указывает на тот факт, что права на эти земли и в самом деле были приобретены. Франция согласилась в Мюнстере выплатить три миллиона ливров, то есть приобретение территории было признанной формой донововременных международных отношений между личными правителями. Кроме того, включение того текста, который напоминает договор о покупке, в мирные договоренности, показывает огромное значение, придаваемое принципу законности, которая отвечала бы старинным обычаям [Osiander. 1994. Р. 49]. Допущение права завоевания как принципа международного публичного права подорвало бы господствующий принцип международной стабильности.
Стабильность и реставрация стали поэтому лейтмотивом трактовки конфессиональных вопросов. В работах по МО распространено общепринятое мнение, согласно которому Аугсбургский мир 1555 г. стал предвестником нововременной государственности, поскольку максима cuius regio eius religio[209]позволила каждому правителю вводить и изменять религию своих земель по своему желанию (ius reformandi). Религиозная автономия германских территорий позволила порвать с «испанским рабством». Поскольку этот принцип в предвестье Реформации означал отмену монополии империи на определение официальной веры, он, конечно, означал существенное изменение в европейской политике XVI в. Вопрос, однако, в том, в каком направлении шло
