«Ла»-охотник. В небе Донбасса - Роман Юров

Ларин обиженно поджал губы.

— Не дуйся, голуба. Шубина тоже можно понять, его тоже сношают. А уж как нашего комдива дерут! У-у-у. Тебя от такого давно бы порвало, как того хомяка.

— А как же сегодня-то быть? — спросил Славка.

— Ты прямо как маленький, — ответил Виктор. — Надо выполнять приказ! Берешь техописание и начинаешь гонять личный состав. И контролируешь, чтобы не спали над книжкой, а когда комиссия тебя вздрючит, а она тебя вздрючит, ты поймешь, что личный состав надо любить как жену. Это значит ежедневно, и желательно пару раз за день. А с Колькой еще проще. Просто его надо постоянно бить по голове, толстой палкой. Ему так доходит быстрее. Если палку жалко, то поставь ведомым к Острякову. Сразу шелковым станет…

Ларин опечалился.

— А ты думал, — засмеялся Саблин, — это тебе не шашкой в кабине махать, подолы девкам задирая. Через это все прошли, один ты у нас… одаренный. Ты лучше скажи мне, кто сегодня в БАО дежурный? Ромашев? Слушай, если увидишь, скажешь ему, чтобы в бане огонька поддали. Пойду, искупаюсь, а то эти таблетки уже в мясо впитались…

…За стеной гомонили соседи. Изредка их голоса взрывались смехом, изредка замолкали, и тогда было слышно, как где-то далеко лает собака. Фитиль затрещал и огонек керосинки заметался, бросая на потрепанные листы тени. Виктор вздохнул, перевернул очередную, выстраданную страницу и скривился. Год 1956 радовал всего двумя строчками:

— восстание в Венгрии (вроде летом, подавлено);

— Суэцкий кризис (Египет, Насер).

Больше по этому году он не помнил ничего и это удручало. Вот по соседнему — 57му сумел "навспоминать" (почти на пол страницы: и Кубинскую революцию, и отставку Жукова, сдачу первого квартала хрущевок (смотрел когда-то передачу по телевизору, вот и запомнил), ну, и самое главное, полет советского спутника. А пятьдесят шестой был плохой год, скудный. Хуже всего то, что таких годов, было больше всего.

Он почесал карандашом голову, и рядом со спутником, в скобочках, дописал: "Сергей Павлович Королев".

Пришла Таня, принесла с печи нагретую воду. Недовольно поглядев на уткнувшегося в тетрадь Виктора, достала из-под кровати тазик звякнула им об пол. Огородила простыней угол комнатушки, захлюпала водой, зафыркала, вытираясь полотенцем. Потом заскрипела пружинами кровати, спросила, подчеркивая недовольно:

— Долго собираешься полуночничать? Или эта тетрадка тебе важнее всего?

Пришлось покориться. Виктор хоть и имел крайне скудный семейный опыт, но сейчас сразу понял, что лучше закругляться.

— Ты странный стал, — Таня все же решила выплеснуть свое раздражение, — Ну, после этого случая на охоте. Молчишь все время, о чем-то думаешь. Когда не думаешь — пишешь. Хоть бы рассказал, почитать дал. Я же тебе не чужая… вроде…

— Меньше знаешь — крепче спишь! — он улегся в постель и подгреб девушку к себе. Однако она обиженно отстранилась и отодвинувшись на край кровати, отвернулась к стенке.

Тогда Виктор достал папиросы, не вставая с кровати, закурил. Таня засопела громче — курение она не одобряла, а вот такое, демонстрационное, в комнате, да еще и в кровати вообще выходило за рамки. Она уже готова была взорваться серией упреков и придирок, но Виктор ее опередил.

— Тетрадку эту Хрущеву передашь. Ну, если я вдруг того… не вернусь…

— Что значит, не вернусь? — моментально откликнулась Таня. — Ты же обещал!

— Ну… — заготовленный план разговора полетел к чертям, — мало ли. Иванов, похоже, вообще собирался жить вечно. А видишь, как получилось…

— Ты не Иванов, — отрезала девушка, — и ты мне обещал! Забыл?

Он замолчал, терзая мундштук папиросы и рассматривая полутьму противоположной стены. Увы, никаких подсказок и букв на серой поверхности не проступило.

— Вот! — Виктор зажег лампу и достал из планшета тетрадь. — Читай! Это мои воспоминания о будущем, — и он мрачно усмехнулся.

Она несколько минут вчитываясь перелистывая изрядно почерканные страницы, потом округлила глаза:

— Это правда?

Виктор увидел, что лист был озаглавлен годом "1953".

— Ага, — буркнул он. — Поэтому и передашь ее в пятьдесят третьем, Хрущеву.

— А почему не сейчас, — голос у нее дрогнул, — почему не Сталину.

— Говори тише, — зашипел он, — Ты же взрослый человек, сама понимаешь. Сталин умрет в марте, потом Берию расстреляют. Потом развенчание культа личности. Ты понимаешь, что если это сейчас просочится то я, ты… да пол полка исчезнет. Там, наверху, там не ангелы, там люди. Там мало в тетрадке, но кому-то и этого за глаза хватит…

— Да, мало? — Таня перелистнула несколько страниц, — А ты что, не любил историю? — Она полистала тетрадь и горько вздохнула. — А я думала, что войн уже не будет больше…

— А сама то? — Виктор почувствовал, что охватившее его напряжение сглаживается, — Вот скажи мне, что творилось в России шестьдесят лет назад.

— Ну, — Таня наморщила лоб, — в 1881 году народовольцам удалось убить царя Александра, но пользы народу это не принесло.

— Это ты мне сейчас краткий курс истории ВКП (б) пересказываешь, — усмехнулся он, — хорошо, конечно, но не то. Ты бы еще вспомнила, в каком году Ленин поступил в Казанский университет. Факты. Нужны реальные факты, которые будут полезны тогдашней власти. Видишь, и у тебя не густо. Я родился через пятьдесят лет после войны. Там уже были другие проблемы, совсем другие. И войны тоже другие…

Таня не ответила. Она перелистывала листы, вчитываясь в скупые строчки. Морщила лоб, разбирая каракули, потом неожиданно спросила:

— А ты… обратно?

Виктор чуть не пподавился папиросой.

— Чего? Не-е. Я так понимаю, что тут уже навсегда.

— А что будешь делать?

— Что и делал! Тебя любить! Летать буду, молодых, учить. Впереди сорок четвертый, там вроде полегче будет. Может, повезет, выживу…

Таня отложила тетрадь, взлохматила ему шевелюру.

— Куда ты денешься, — улыбнулась она, — ведь ты мне обещал…

Виктор радовался жизни. Тому, что наконец выписался из больницы, тому, что он снова полетит, да просто тому, что сегодня хорошая погода. Легкий мороз сковал грязь ледком, а утреннее солнце еще не успело его растопить, но уже грело своими ласковыми лучами. Он шел на аэродром. Доложиться Шубину и принимать дела.

У дороги, пофыркивая мотором, стояла полуторка. В кузов красноармейцы грузили какие-то свертки, мешки, тюки. Водитель, совсем еще молодой боец, в грязном промасленном танковом комбинезоне, привалившись к борту курил, лениво наблюдая за погрузкой. Рядом, в новенькой шинели и с набитым вещмешком за плечами, стояла Оля.