Автово - Андрей Портнов

А так Лариса меня больше не трогала. Да и, вообще, смешно подумать: я в секте!!! Да меня только от одной мысли, что я заржу как всегда в самый неподходящий момент какой-нибудь церемонии, прорывало на хи-хи.

— Да, ну, и люди тут у нас живут, — думал я, шагая к себе по коридору и уже не обращая внимания на повернутые вслед за мной головы непальцев, которые с умилением смотрели мне вслед. — У одного эпилептические припадки чуть ли не каждый день случаются, у другого вечная проблема: куда девать свои сопливые платочки, и нужно ли их, вообще, стирать или сразу выкидывать, у третьей бзик на религиозной почве… а вот сидит на карачках до смерти надоевший мне Шашин, который ждёт, чтобы ему подробно разъяснили, как надо сморкаться. С Владиком что ли его поближе познакомить…

— Пошли обедать, — позвал меня за собой Рудик.

— А ты всё надеешься, что на этот раз будет больше народу? — подозрительно спросил я.

— Что ты, что ты, — притворившись невинной овечкой, ответил Рудик, — просто обедать уже пора.

— Ну, ладно, пошли.

В этот раз надежды Рудика оправдались. Столовая прямо-таки ходила ходуном от целого полчища профилакторцев. Уже более уверенной походкой, чем вчера, я подошёл к стойке. На этот раз на раздаче была моя любимая буфетчица Шарла.

— Эх ты! — выдохнула она на одном дыхании, увидев меня.

Тут за чем-то в этот момент к ней подбежала другая — самая их главная и, обернувшись на меня, заголосила на всю столовую:

— Батюшки! Миленький, да кто же тебя так окольцевал?

В этот момент Рудика абсолютно не интересовало то, что дают сегодня на обед. Стоя к стойке задом, он с наслаждением упивался реакцией обедающих. Те, кто видели меня сегодня впервые, были просто поражены, хотя и остальные (вчерашние) смотрели на меня с не меньшим интересом. И, вообще, создавалось такое впечатление, что они специально сидели тут и ждали моего прихода (этим, наверное, объяснялось огромное количество людей с уже пустыми тарелками, которые не спешили уходить).

Не отвечая на крики главной буфетчицы (да и что я мог ответить), я взял поднос и чудом нашёл пустой столик. Следом за мной поспевал Рудик.

— Ну, чё, видел, как все таращатся? — спросил я его. — Пришли как в цирк! Теперь ты, наверное, доволен?

— Да, — согласился тот, радостно уминая свой суп, — сегодня намного лучше.

Доев свой обед и доставив народу эстетическое наслаждение, я вышел из столовой и только в коридоре спокойно вздохнул.

— А что это ты такой бледный? — спросил Рудик.

— Да вот, не знаю как теперь сморкаться, — глядя куда-то в пустоту и думая совершенно о другом, по инерции ответил я.

— Что??? — Рудик был крайне удивлён.

— А?! — я очнулся от забытья. — Чего «что»?

— Почему ты не знаешь, как сморкаться? Это очень легко! Вот посмотри хотя бы на Владика.

— Стоп! — резко остановил я его. — Не будем об этом. Ты разве забыл, что у меня с ним «война»?

— Ну, ладно, так почему же ты такой бледный?

— А, вот ты о чём, понимаешь… Понимаешь, я, кажется, начинаю жалеть о том, что сделал.

— Задумываешься о смысле жизни? — съехидничал Рудик.

— Да иди ты… Я тебе не Лариса! Как будто не понимаешь, о чём я говорю! Я жалею, что вставил себе эти кольца. Хотя, в принципе, не жалею — я никогда не буду жалеть о том, что это сделал, просто… Даже не знаю, как тебе это объяснить. Понимаешь, всё дело в обществе. Люди какие-то… зацикленные что ли. Ну, понимаю, если бы я сделал это в Астрахани — в нашей провинции. Конечно, там бы все замертво попадали после моего окольцованного шествия по улице. Но здесь, в Питере, в таком продвинутом мегаполисе… Я думал, что народ здесь намного раскованнее, и никто не удивится, если кто-нибудь голышом проедет в метро — ну, это я утрирую, конечно. Теперь вижу, что я ошибался. Я жалею не о том, что вставил эти кольца, а жалею вот эту нашу консервативность, нежелание отходить от общепринятых стандартов. Шаг влево, шаг вправо — и ты уже не человек, а изгой какой-то. Ты же сам видел, как на меня весь город пялился, как на какую-то говорящую лошадь. И я так не могу! Если бы ты был на моём месте (Рудик незаметно плюнул три раза через левое плечо), то понял, как это неимоверно тяжело постоянно, без всякой подготовки быть в центре всеобщего внимания. И ладно бы смотрели просто так, но ведь некоторые смотрят с такой злобой, что готовы меня убить — вспомни вчерашний случай в филармонии — как будто я им чем-то угрожаю! И я тебе говорю — я так больше не могу! Я носил эти кольца каких-то два дня, но мне кажется, что за это время я прожил два года — до того эти дни были для меня перенасыщенными, в смысле эмоциями.

— И что, теперь ты их снимешь? — как-то очень жалостливо произнёс Рудик.

— Ну, не знаю, — замешкался я, — но, скорее всего, да. Ты меня в таком виде уже заснял на плёнку, потомкам повеселиться хватит, так что…

— А как же Гармашёв? — вдруг ужаснулся мой собеседник. — Он ведь тебя ещё таким не видел! И неужели ты не захочешь посмотреть на его морду, когда он увидит тебя?

Рудик знал, на что напирал. Посмотреть на Гармашёва в этот момент мне очень даже хотелось, но истощённая жизненная энергия требовала своё. Мне необходимо было вновь превратится в обычного серого человечка для её восполнения.

Мои размышления прервал запах сортира.

— Знаешь, — обратился я к Рудику, — я, пожалуй, в туалет зайду, а то, вон, там, — я указал рукой дальше по коридору на знакомую до боли фигуру, — кое-кто сидит, а мне нужно проникнуть в 215-ую незамеченным для него.

— Так это же Шашин, — зорко всматриваясь в даль, сказал Рудик, — чего тебе его бояться?

— Да не боюсь я его! Просто он меня уже достал по одному вопросу. Иди, иди, это моё личное дело.

Выйдя на всякий случай через полчаса, около своей кабинки я обнаружил Шашина.

— Андрюха, — обратился он ко мне, опуская тот факт, что я сидел на очке полчаса, — а я знаю, как ты сморкаешься.

— Ну! — я был близок к помешательству.

— Ты вот так отодвигаешь кольцо, — он начал объяснять на руках, — потом сморкаешься, а потом опускаешь кольцо и протираешь его платком.

— Ну, молодец! — с расширенными глазами заорал я. — Как я рад за тебя! Ну, наконец-то, ты догадался! Слава Богу! И теперь все проблемы решены! Ведь правда? — в моём голосе сквозило крайнее отчаяние.

— Чё, правда? — обрадовался в свою очередь Шашин. — Я всё правильно угадал? Ну, класс! А то я всё мучаюсь! Вот, сразу легче стало. Ну, я пойду.

— Бред какой-то, — подумал я, глядя вслед ему, — неужели теперь всё? Да, пожалуй.

И уже не крадучись, я пошёл в свою 215-ую.

— Так ты идёшь сегодня в филармонию? — спросил меня Рудик.

— Нет, я уже решил это однозначно, — ответил я.

— И что же, я теперь один там буду стоять? А что скажет Прасковья?

— Подойдёшь к ней и скажешь, что я увольняюсь по собственному желанию. И не важно, что она обо мне подумает. А тебя, точнее к тебе поставит кого-нибудь ещё. Там наверху в одном гардеробе почти никто не раздевается, а там целых три гардеробщика, сам знаешь. Так что замену мне найдут быстро, один не останешься!

С этого дня по вечерам я оставался в комнате один. Владик и Рудик уходили на работу, а я вставлял в магнитофон кассету с Мадонной и наслаждался одиночеством…

На следующий день, когда все после выходных пошли в «школу», я остался дома. Теперь я уже твёрдо решил, что с кольцами ни одному преподу на глаза не покажусь. Мало ли, что может случиться с всякими там старичками типа Бронникова по проектированию. А мне ему ещё курсовик сдавать…

Сегодня утром на вахте я нашёл телеграмму на своё имя. Проходя мимо испуганной вахтерши, которая сразу же заперлась изнутри при виде меня, я прочитал послание. В нём говорилось, что мои родители решили порадовать своего сыночка и посылали ему (то есть мне) посылку с поездом. Поезд должен был прийти сегодня, и пока у меня до него было время, я, не спеша, позавтракал в столовой под всё те же испепеляющие взгляды голодных студентов, вернулся в 215-ую и подошёл к зеркалу.

Нелегко было начать задуманное после той ночи мучений у Сони, но другого выхода я не видел. И всё же, решив пощадить нелёгкий труд Сони и мои личные переживания, я решил выполнить только половину задуманного.

Поглядев в последний раз на свой новый и (что уж там) ошеломляющий образ, я решительно взялся за бровь и снял с неё кольцо.

— Да, — подумал я про себя, — тридцать минут мне это кольцо вставляли, да ещё как, а снял я его за три секунды.

Назад возврата уже не было. Учитывая специфическое место прокалывания, вставить кольцо обратно не представлялось никакой возможности. Да и сейчас, глядя на кровоточащую ранку, которая ещё не совсем успела зажить, мне этого, честно говоря, и не хотелось.

Однако, кольцо в носу я решил оставить. Скорее всего, думал я, для брови кольцо и в самом деле было слишком большим, но для носа, может быть, сойдёт.