Милорадович - Александр Бондаренко

Как раз в эти дни произошел следующий романтический эпизод: «Во время опустошения неприятелем окрестностей Москвы генерал Милорадович узнал, что вблизи находится деревня графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской[1064]. Чувствуя уважение к славному герою века Екатерины II, Милорадович закрывал совершенно войсками своими деревни ее, спас от разорения мирных обывателей и не допустил врага попрать могилу знаменитого победителя. Признательная дочь принесла герою достойную благодарность, подарив драгоценную саблю, подаренную Великой Екатериной отцу ее, графу Алексею Григорьевичу, за истребление турецкого флота при Чесме»[1065].

Однако сабля была подарена позднее, и мы о том расскажем в свое время.

«Отдача Москвы французам поразила умы. Солдаты предались унынию. В самом деле, странно, каким образом, после столь постыдного, три месяца длившегося отступления, столицей Вашей овладел доведенный до крайности неприятель… Генералы в бешенстве, а офицеры громко говорят, что стыдно носить мундир. Солдаты уже не составляют армии. Это орда разбойников, и они грабят на глазах своего начальства… Расстреливать невозможно: нельзя же казнить смертью по несколько тысяч человек на день? Всюду каверзы. Беннигсен добивается главного начальства. Он только и делает, что отыскивает позиции в то время, когда армия в походе. Он хвастает тем, что один говорил против оставления Москвы, и хочет выпустить о том печатную реляцию… Князя Кутузова больше нет — никто его не видит; он все лежит и много спит. Солдат презирает его и ненавидит его…» — так описывал происходящее граф Ростопчин в своем письме императору[1066].

Глава седьмая.

«DU SUBLIME AU RIDICULE…»

Император Наполеон в то время еще не уразумел, а потому и не сказал знаменитое свое «Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas»[1067], однако жизнь чередовала события именно таким образом. После трагической сдачи Москвы последовало одно из самых оригинальных приключений Милорадовича — оно не только стало известным России и Европе, но и вошло в историю 1812 года.

Ожидая начала переговоров, французы не оставляли русскую армию в покое, и она постоянно находилась в боевом соприкосновении с противником. Говоря, что Милорадович покинул арьергард, Клаузевиц не совсем точен: достаточно многочисленный замыкающий отряд был разделен пополам, и Михаил Андреевич оставался его главным командиром. Под его началом собралась когорта замечательных генералов.

«Пехотой арьергарда командовал принц Евгений Виртембергский, деливший с солдатами труды военные, и столь же уважаемый за свою блистательную храбрость, сколько любимый за кротость в обращении. Имея в предмете одну службу и исполнение обязанностей, он, казалось, вовсе не помнил о своем высоком роде»[1068].

«После Бородинского сражения Корф[1069] с предводимыми им войсками поступил в арьергард Милорадовича и командовал всею его конницей до прибытия Кутузова в Тарутино… Корф имел несколько блистательных дел с французами»[1070].

«Костенецкий[1071] был усердным помощником Милорадовича в арьергардных делах от Можайска до вступления русской армии в Тарутинский лагерь»[1072].

«Редкий день проходил в отряде Милорадовича без боя и самого деятельного участия Потемкина в огне. Самым усердным помощником Милорадовича являлся всюду Потемкин, и когда войска арьергарда по ночам покоились, он бодрствовал, занимаясь с Милорадовичем, не знавшим сна и покоя, распоряжениями к наступавшему дню… Везде войско видело Потемкина впереди, везде ревностным исполнителем повелений Милорадовича, бывшего повелителем храбрейших»[1073].

Так писал историк и участник событий. Но это — только первые лица, а ведь были еще и командиры дивизий, командиры бригад, шефы полков…

Приказание от 4 сентября 1812 года: «Имею честь донести, что его светлость, определив завтра с армией следовать фланговым маршем, не может согласиться, чтобы весь арьергард перешел на сей берег реки, ибо неприятель без затруднения откроет движение наше и тем предприимчивее действовать будет, дабы, отвлекая в подкрепление арьергарда, умедлить скорость движения. Его светлость предлагает, буде необходимо не нужно будет оставаться всем войскам на той стороне, 8-й корпус переправить за реку, а войскам, собственно арьергарды составляющим, остаться на том берегу и сколько можно долее… Армия прежде 6 часов не сойдет с лагеря так, чтобы не приметно было ее движение, а потому и присутствие неприятеля должно быть елико возможно до некоторого времени удалено…

Начальник главного штаба генерал-майор Ермолов»[1074].

Согласно плану, разработанному еще до сдачи Москвы и хранившемуся в глубочайшей тайне, русская армия должна была оторваться от неприятеля, дезориентировав его относительно направления своего движения.

«После совета [в Филях] был призван военный полицмейстер армии Шульгин[1075] и дано ему повеление всех гнать на Рязань. Другое еще лицо было вытребовано: генерал-интендант Ланской[1076]. "Распорядись продовольствием" — были слова Кутузова. "Но куда мы пойдем? На Рязань трудно, ибо все запасы наши — по другому направлению, около Калуги, которая, по всему, есть центральный пункт". — "А разве тут на Рязань ничего нет?" — "Быть — будет, если прикажете, но жалко и опасно, как бы то не пропало и долго до нас не дойдет". — "Подумаю, ты приди ко мне завтра, когда мы придем на место". К этому краткому разговору и к мысли, изъявленной еще на Бородинской позиции, нужно отнести весь концепт флангового марша на Подольск и дальнейшие действия.

Это одно поставляет Кутузова на ряду первейших полководцев, ибо соображения и исполнение оных превосходны»[1077].

«Из Москвы мы пошли сначала на Рязань, но после двух переходов по этому пути свернули проселком на старую Калужскую дорогу. Теперь стало ясно, чего хочет наш светлейший, — загородить неприятелю путь в южные, богатые хлебом губернии»[1078].

Судьба армии вновь оказалась доверена Милорадовичу. Думается, что вряд ли кто из наших военачальников смог бы совершить то, что сумел сделать он, ибо кроме первостепенных командирских качеств и боевого опыта, тут нужен был еще и тот самый дерзкий, авантюрный характер, за который упрекали Михаила Андреевича иные современники. Надолго, очевидно, засело в памяти у генерала дело при Мельке в 1805 году, когда излишней своей доверчивостью он не только провалил хитроумный кутузовский план, но и чуть было все не сгубил — теперь условия были примерно те же.