Жрица моря - Дион Форчун

Конечно, теперешние условия жизни устраивали ее гораздо больше, чем те, которые были раньше. Я не колотил ее, как Макли, и ей не требовалось вставать ко мне столь же часто, как к ее матери. Кроме того, моя профессия не требовала от меня убивать живых тварей в собственном доме — во всяком случае, с помощью топора (хотя, должен признаться, нам удалось косвенно сократить продолжительность доброго десятка жизней). Скотти считал, что наиболее подходящим жилищем для меня был бы адский котел. Молли много читала; кроме того, мы настолько увлекались радио, что иногда даже включали его за едой. Я лично считаю, что Молли спасла ее работа, а для меня спасением была миссис Макли. Все-таки есть что-то обязывающее в слове, данном умирающей женщине, к которой вы испытываете искреннее уважение. У меня не было никакого желания предстать пред райскими вратами с багровым носом пьяницы; к тому же, я часто мысленно обращался к ней по поводу моих отношений с Молли.

Я надеялся, что мы будем счастливы, когда появятся дети, — но перспективы в этом были весьма неутешительными. Странно: лишенным святого благословения людям ничего не стоит заняться воспроизведением себе подобных; но если вашим единственным утешением является создание полноценной семьи, из этого ничего не выходит. Более того, попытка обвинить в этом Маленького Друга лишь усугубляет результат.

Думаю, что больше всего Молли была счастлива, когда у меня начинались приступы. В такие моменты она иногда брала мою руку в свои и взирала на меня со странным выражением на лице. Поскольку говорить у меня в то время не получалось, я не мог спросить ее, что значат ее взгляды; после приступа же это казалось мне не той темой, которую стоит обсуждать — во всяком случае, мне. Я был ужасно застенчив, а Молли — очень скромна, так что прогресс в наших отношениях двигался черепашьим шагом. Условия, в которых мы жили, могли бы идеально подойти для каких-нибудь Дарби и Джоаны, души не чаявших друг в друге в канун золотой свадьбы, — но для такой девушки, как Молли, все это было чертовски трудно. «Воспряньте, о непонятые, ибо окончились ваши беды». Мне было очень жаль ее. Вся моя собственная юность прошла непонятой, так что я прекрасно знал, что это такое; но что я мог поделать? Кладовая уже давно пустовала.

По опыту общения с Морган я знал, какими могут быть отношения между мужчиной и женщиной. Тогда из моей любви к Морган ничего не вышло; более того, я знал, что ничего и не выйдет — и все-таки она осветила всю мою жизнь. Как бы ни было мне больно впоследствии, я никогда не жалел об этом. В браке должно было зародиться что-то, чего не было у нас с Молли, но мы ничего не делали, чтобы изменить это, чтобы между нами появилось нечто, столь ясно и четко описанное в молитвеннике. Иными словами, между нами так и не вспыхнула та самая искра, тогда как, едва увидев Морган, я почувствовал, что искра не только возгорелась, но и рассыпала вокруг мириады себе подобных. Это не относилось ни к телу, ни даже к человеческим эмоциям; вместе с тем, оно также не имело ничего общего ни с разумом, ни с духовностью. Так что же это было тогда?

Теперь я понимал, почему старина Коук сбежал однажды вместе с крашеной кудесницей. Однажды, когда я покупал в кондитерской конфеты для Молли, девица за стойкой спросила меня:

— Похоже наша маленькая прогулка на автомобиле теперь накрылась, не правда ли, мистер Максвелл?

— Думаю, что вам лучше спросить об этом у моей жены, — ответил я. В ответ продавщица захихикала.

Надо признать, однако, что она была не так уж неправа; хотя я мог закрыть рот и ей, и себе, прежде чем решился бы на такое — ведь я чувствовал огромное уважение к Молли, — я готов был поклясться, что продавщице хватило лишь одного профессионального взгляда, чтобы заметить мое состояние. Меня поразила мысль о том, что Молли, как бы много я ни думал о ней, все же не вызывала никакого волнения в моем сердце — тогда как крашеные кудесницы, безусловно, привлекали меня. Причина этого оставалась для меня абсолютной загадкой, ибо это было последним, что я мог от себя ожидать.

На примере животных легко пронаблюдать, как их использует Природа. Мы привыкли думать, что человек гораздо лучше того же воробья — отличаясь разве что совершенно иными принципами строения тела, — но это совершенно не так. Достаточно взглянуть на самца-воробья, чтобы убедиться в этом. Природа подталкивает нас сзади — и мы называем это романтической влюбленностью. Мы говорим о том, что запутались в сетях любви, как будто любовь имеет четкое географическое положение, подобно пруду; на самом деле ключи любви бьют внутри нас; когда же мы переполняемся любовью вследствие избыточного ее давления, то спешим излиться, далеко не всегда обращая внимание на готовность любимого нами человека к этому; когда же в результате этого случается трагедия — мы обвиняем все и вся, за исключением разве что Природы. Но ведь Фрейд утверждает, что в человеке невероятно много от природного начала.

Старина Коук пытался дополнить свой рацион в местной кондитерской лавке, в результате чего социальная сторона его брака превратилась в фук — только глупец не мог бы этого предвидеть. С другой стороны, я, даже пальцем не дотронувшись до Морган, тем не менее оплодотворил свою душу. Мы знаем: для того, чтобы яйцеклетка превратилась в ребенка, необходимо кое-что дать и кое-что взять в физическом плане; но чтобы брак был успешным, необходимо, чтобы произошли определенные изменения на уровне гораздо более тонких планов.

Я ломал себе голову над попытками добиться этого, стараясь определить, к чему клонила Морган. Я знал, что у нее в голове жила совершенно четко оформленная идея того, что ей надлежало делать, и она рассматривала наши с ней отношения как вершину всего происходящего. С точки зрения моего использования это был далеко не самый гуманный вид вивисекции, хотя из последнего письма Морган я знал, что у нее все получилось замечательно.

Морган сознательно позволила мне влюбиться в нее — это было очевидно. Нельзя сказать, что это представляло определенные трудности, ибо Дикфорд мог предложить крайне мало других вариантов; но ведь Морган вполне могла уклониться от этого, если бы сама того хотела. Для меня было странно: она не желала любви, хотя, с одной стороны, была доброй, а с другой — никогда не сделала бы того, что она все-таки совершила, от скуки. У меня возникло ощущение, что она преднамеренно ожесточала себя, дабы я почувствовал себя ужаленным, — ведь ей светила великая цель, подобная той, которая была перед Лунным Жрецом, забравшим Морган из Атлантиды.

Приближалось наше первое Рождество вдвоем, о котором я давно думал со страхом. Этот праздник был одновременно годовщиной ухода Морган — я так и не смог назвать это смертью, так как не был уверен, мертва она или нет — и рождественские колокола и колядки ассоциировались в моем мозге с теми тяжелыми днями. Кроме того, мне нужно было устроить рождественский праздник для Молли. В городе мы везде чувствовали себя париями. В обычном состоянии это не огорчало ни меня, ни, думаю, ее (во-первых, по причине ее отца, а во-вторых — по причине отчима); но ближе к Рождеству это чувствовалось все заметнее: каждый желал другому мира и добра, в то время как сам был этого лишен. Я даже думал, что если в этом году сестра вновь пригласит меня на вечеринку «Союза девушек», то я, наверное, соглашусь. Но даже она не вспомнила о нас! Она так никогда и не простила мне, что я, избив ее, отказался идти в тюрьму.