Дневниковые записи. Том 2 - Владимир Александрович Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Резюме. (В плане дополнительных пояснений к мною ранее написанному).
В первом своем письме под «темой наших с тобой обсуждений» я подразумевал только то, что имело отношение к Эйнштейну и только в части того, о чем писал тебе в упомянутых наших с тобой обсуждениях. Прежде всего, безусловно, в том, что корреспондировалось у Левашова с моими об Эйнштейне собственными соображениями, естественно, тут без его, Левашова, глупостей, мною не воспринимаемых точно так же как и тобой.
Все же, что касается левашовского мироздания, структуры вселенной, ее однородности, или наоборот, и прочих глобальных проблем, которые ты бросился критиковать, – того, что сегодня фактически строится на уровне (кстати, верно подмеченных Левашовым) постулатов, то они, ты это прекрасно знаешь, никогда меня не интересовали. Все они так или иначе сопряжены с моим сакраментальным вопросом «Почему?», на который нет ответа. А потому, считаю, незачем мучить себя и разными пустыми постулатными рассуждениями. Впрочем, на эту тему я тебе писал, по крайней мере, каждый раз как ты возмущался моим по отношению к тебе «нежеланием» чего-либо из твоего подобного обсуждать, моей якобы «индифферентностью».
Не понимаю тебя! Перечитай все не предвзято, да глазами оппонента, и все встанет на свои места без какого-либо даже самого маломальского твоего неудовольствия. Бывай здоров».
22.12
Вчера у нас дома отметили мое 80-летие. Были Кондратов, Шалаев, Башилов, Орлов, Нисковских и более молодые друзья и коллеги из прежней моей прокатки. От имени Дирекции завода Шалаев вручил мне вполне крупную сумму денег. В остальном вечер прошел в традиционном исполнении, с многочисленными дифирамбами гостей в адрес юбиляра, ответными таковыми же моими в адрес присутствующих и многочисленными воспоминаниями на самые разные темы.
Микульчик подарил диск с фотографиями близких мне людей и ряда объектов, спроектированных в свое время с моим участием.
Сколько же было сделано за жизнь только в качестве главного инженера проектов, не считая всего остального?
Два рельсобалочных стана для Индии и Китая. Два рельсотермических отделения объемной закалки рельсов для Нижнетагильского и Кузнецкого меткомбинатов. Отделочное отделение для рельсобалочного стана Кузнецкого меткомбината. Блюминг 1500 и балочный стан для Нижнетагильского меткомбината. Рабочая линия стана 800 для Нижнесалдинского метзавода, совместно с Бакуниным крупносортнозаготовочный стан для Орско-Халиловского меткомбината. Совместно с Люстибергом рельсотермическое отделение высокочастотной закалки рельсов для завода Азовсталь. Масса объектов по реконструкции отдельных станов горячей прокатки.
24.12
«Матус, дорогой! Прежде всего весьма признателен тебе и всему твоему семейству за поздравления по поводу юбилея.
В части спора только несколько фраз, поскольку он опять, как давно у нас стало чуть не правилом, превращается в почти полубессмысленную тавтологию.
Я тебе пишу, что не надо мешать суть для нас истинно полезного (действительно нового) с его музыкальным сопровождением, к тому же, с оценкой и критикой которого тобой я полностью еще и согласен.
А ты мне снова и снова о музыкальном сопровождении вне упомянутой сути, вне ее «полезности».
Вот это мое ты «целеустремленно» оставил в стороне, а писал мне упорно (причем в обвинительном духе) о том, с чем я, повторяю, не спорю и давно с тобой согласен.
Не понимаю! Прошу, перечитай не предвзято и свое, и мое, и все, повторяю, встанет «на свои места без даже маломальского твоего неудовольствия».
26.12
«Дорогой Марк! Получил письмо от 21.11 (с непонятной мне теперь аж месячной задержкой). Оно, как обычно, доставило бы мне одну благость, если бы ты не забил его печальным сообщением о болячках и больничной койке. В части этого последнего хотел бы надеяться на благосклонную к тебе волю божью. Ведь вот ты, ничего мне не сообщая о происшедших положительных сдвигах со зрением, вдруг, пишешь свое письмо чуть не миллиметровой высоты буквами и нигде, на протяжении всего письма, не вываливаешься из его строчек! Так что, надеюсь, и теперь обойдется (если уже не обошлось) как-нибудь. Тем более, что письмо твое, с юмором и очередной удивленностью, кажется, вовсе не диссонирует с моей надеждой.
Опять, пишешь, «не смог отказать институту, которому отдал двадцать лет жизни»! – А как же теперь быть с пятьюдесятью, что отдал работе?!
Или наш спор «об уровне жизни», для установления которого, утверждаешь, «Нужны цифры и факты!!! Требуется серьезное, колоссальное исследование!». – Ну, никак без них не решить тебе столь «глобальной» задачки?
А что стоит твой гимн моему эссе о числах и последующее твое восхищение «девятками», которых «сколько бы не прибавлять (не приписывать) к числу, сумма цифр остается неизменной…». – Интересно, как бы ты сам оценил состояние человека, которому в голову лезут подобные задачки?
И как тут не поправиться, при такой-то одержимости!
А теперь о истинно печальном.
07.12 по электронному адресу я послал тебе сообщение. Не знаю, получил ли ты его, а потому сообщаю повторно. (Далее я привел мою запись от 05.12 о кончине Н. Н. Белыха)
И, наконец, еще одно, из уже приятных известий.
21.12 устроил у себя дома мальчишник по случаю вступления в Вашу с тобой, Виталием, Петром и Матусом гвардию. Из тебе знакомых были Башилов, Кондратов, Нисковских, Орлов.
Поздравляю с Новым годом. Желаю тебе и твоему семейству здоровья, благополучия и отличного настроения. А также открытия электронной связи, которую ты мне не раз обещал восстановить.
28.12
Спустя пять лет после выхода на пенсию (28.08.02 года) я поместил в «Записях» нечто вроде отчета о своем здоровье. Помню, написал его в один присест и с большой от него удовлетворенностью. Хотя и несколько сдал я к тому времени некоторые свои позиции в сравнении с годом выхода на пенсию, но, как я тогда отмечал, был «способен делать и делал то же самое, лишь, естественно, с несколько меньшими интересом, увлеченностью, нагрузкой и частотой». Я был по-прежнему здоров и за пять прошедших пенсионных лет ничем не болел. Приглядевшийся мне «испытательный стенд» в виде 650-миллиметрового парапета возле моей трамвайной остановки преодолевал спокойным подъемом на него одной, причем одинаково успешно как правой, так и левой, ногой, все пять лет. Продолжал любить холодную воду и купался в ней с ранней весны до поздней осени. Ограниченно пользоваться лифтом и, вообще, естественным образом, и с ощутимой удовлетворенностью, давал организму возможность лишний раз «потрудиться». Не гнушался, например, пробежать
