Заговор в золотой преисподней, или руководство к Действию (Историко-аналитический роман-документ) - Виктор Ротов

Следователь Отто предъявил вещественное доказательство, письмо, перехваченное ЧК. В нем было написано: «Многоуважаемая Анна Александровна, Вы единственная женщина в России, которая может спасти нас от большевизма — Вашими организациями, складами оружия и т. д.». В конце допроса Отто пришел к выводу, что это провокация и дал, к удивлению Вырубовой, кусочек хлеба.

Пошли слухи, что белые уже в Гатчине. И «что всех заключенных расстреляют и то, что увезут в Вологду». Ночью шепотом называли фамилию Вырубовой. А это означало самое худшее.

«Менадзе — на волю, Вырубова — в Москву!» — так крикнул начальник комиссаров, входя к нам в камеру утром 7 октября. Ночью у меня сделалось сильное кровотечение; староста и доктор пробовали протестовать против распоряжения, но он повторил: «Если не идет, берите ее силой. Не можем же мы с ней возиться».

Когда ее выводили, в дверях они столкнулись с княгиней Белосельской (Базилевская), которая отвернулась.

«Внизу маленький солдат сказал большому: «Не стоит тебе идти, я один поведу; вишь, она еле ходит, да и вообще все скоро будет конечно».

«Мы вышли на Невский; сияло солнце, было 2 часа дня Сели в трамвай. Публика сочувственно осматривала меня, кто‑то сказал: «Арестованная, куда везут?» «В Москву», — ответил солдат. «Не может быть — поезДа туда не ходят со вчерашнего дня».

Знакомой барышне Вырубова шепнула, что ее, вероятно, везут на расстрел. Сняла браслет и попросила барышню передать матери. «Мы вышли на Михайловской площади, чтобы переменить трамвай, и здесь случилось то, что читатель может назвать, как хочет, но что я называю чудом».

На этот раз Вырубова просто убежала от конвойного солдата. Он зазевался, она затерялась в толпе. А потом скрылась незаметно. Ее всюду искали. Дома день и ночь ждала засада. Арестовали и увезли мать. По городу была развешана фотография беглянки. Друзья, у которых скрывалась Вырубова, заволновались, все опаснее было скрывать ее. В дождливую ночь Вырубова перешла к другим знакомым. Они согласились принять ее и укрывали пять дней. «В последующие дни и месяцы, как загнанный зверь, я пряталась то в одном темном углу, то в другом. Четыре дня провела у знакомой старицы».

А потом принимали ее и прятали многие другие люди.

Она женщина на просьбу приютить ее сказала: «Входите, здесь еще две скрываются!» «Рискуя ежеминутно жизнью и зная, что я никогда и ничем не смогу отблагодарить ее, она служила нам — мне и двум женщинам — врачам, только чтобы спасти нас. Вот какие есть русские люди, — и заверяю, что только в России есть таковые. Другая прекрасная душа, которая служила в советской столовой, не только ежедневно приносила мне обед и ужин, но отдала все свое жалованье, которое получала за службу, несмотря на то, что у нее было трое детей, и она работала, чтобы пропитать их.

Так я жила одним днем, скрываясь у доброй портнихи, муж которой служил в Красной Армии, и у доброй бывшей гувернантки, которая отдала мне свои теплые вещи, деньги и белье. Вернулась и к милым курсисткам, которые кормили меня разными продуктами, которые одна из них привезла из деревни. Узнала я там и о матери, так как та вернулась. На Гороховой ей сказали, что меня сразу убьют, если найдут; другие же говорили, что я убежала к белым. Затем я жила у одного из музыкантов оркестра: жена его согласилась взять меня за большую сумму денег». «Мне пришлось сбрить волосы — из‑за массы вшей, которые в них завелись».

Тетка нашла ей приют за городом. «Мне пришлось около десяти верст идти пешком, и часть проехать в трамвае. Боже, сколько надо было веры и присутствия духа! Как я устала, как болели мои ноги и как я мерзла, не имея ничего теплого!..

Тетка подарила мне старые калоши, которые были моим спасением все это время».

«Новая моя хозяйка была премилая, интеллигентная женщина. Она раньше много работала в «армии спасения». У нее я отдохнула. Она боялась оставить меня у себя более

10 дней и обратилась к местному священнику. Последний принял во мне участие и рассказал некоторым из своих прихожан мою грустную историю, и они по очереди брали меня в свои дома».

«В конце концов очутилась в квартире одного инженера, где нанимала комнатку. Домик стоял в лесу далеко за городом». «Насколько я могла и умела по хозяйству, я помогала ему. Целый день он проводил на службе; возвращался поздно, колол дрова, топил печь и приносил из колодца воду. Я же согревала суп, который готовился из овощей на целую неделю».

Потом этот инженер женился, и Вырубова вынуждена была перейти к другим людям.

«Самое большое мое желание было поступить в монастырь. Но монастыри, уже без того гонимые, опасались принять меня: у них бывали постоянные обыски, и молодых монахинь брали на общественные работы. Теперь другой добрый священник и его жена постоянно заботились обо мне. Они не только ограждали меня от всех неприятностей, одиночества и холода, делясь со мной последним, отчего сами иногда голодали, но нашли мне занятие: уроки по соседству. Я готовила детей в школу, давала уроки по всем языкам и даже уроки музыки, получая за это где тарелку супа, где хлеб. Обуви у меня уже давно не было, и я ходила босиком, что не трудно, если привыкнешь, и даже, может быть, с моими больными ногами легче, особенно, когда мне приходилось таскать тяжелые ведра воды из колодца, или ходить за сучьями в л^с. Жила я в крохотной комнатенке, и если бы не уйма клопов, то мне было бы хорошо. Вокруг — поля и огороды. В тяжелом труде — спасителе во всех скорбных переживаниях, я забывала и свое горе, и свое одиночество, и нищету.

Осецью стало трудно, и я перешла жить к трамвайной кондукторше, нанимала у нее угол в ее теплой комнате. Но я оставалась без обуви. Весь день до ночи таскалась по улице… Одна из моих благодетельниц, правда, подарила мне туфли, сшитые из ковра, но по воде и снегу приходилось их снимать, и тогда мерзла, но ни разу не болела, хотя стала похожа на тень».

Решено было бежать за границу.

«Отправились: я босиком, в драном пальтишке. Встретились мы с матерью на вокзале железной дороги, и проехав несколько станций, вышли… Темнота. Нам было приказано следовать за мальчиком с мешком картофеля, но в темноте мы его потеряли. Стоим посреди деревенской улицы: мать с единственным мешком, я с своей палкой. Не ехать ли обратно? Вдруг из темноты вынырнула девушка в платке, объяснила, что сестра этого мальчика, и велела идти за ней в избушку. Чистенькая комната, на столе богатый ужин, а в углу на кровати в темноте две фигуры финнов, в кожаных куртках. «За вами приехали», — пояснила хозяйка.

Поужинали. Один из финнов, заметив, что я босиком, отдал мне свои шерстяные носки. Мы сидели и ждали; ввалилась толстая дама с ребенком, объяснила, что тоже едет с нами. Финны медлили, не решались ехать, так как рядом происходила танцулька. В 2 часа ночи нам шепнули: собираться. Вышли без шума на крыльцо. На дворе были спрятаны большие финские сани. Так же бесшумно отъехали. Хозяин избы бежал перед нами, показывая спуск к морю. Лошадь проваливалась в глубокий снег. Мы съехали… Почти все время ехали шагом по заливу: была оттепель, и огромные трещины во льду. То и дело они останавливались, прислушиваясь. Слева, близко, казалось, мерцали огни Кронштадта. Услыхав ровный стук, они обернулись со словами: «погоня», но после мы узнали, что звук этот производил ледокол «Ермак», который шел, прорезывая лед за нами. Мы проехали последними… Раз сани перевернулись, вылетела бедная мама и ребенок, кстати сказать, пренесносный, все время просивший: «Поедем назад». И финны уверяли, что из‑за него как раз мы все попадемся… Было почти светло, когда мы с разбегу поднялись на финский берег. Окоченелые, усталые, мало что соображая, мать и я пришли в карантин, где содержали всех русских беженцев. Финны радушно и справедливо относятся к нам, но, конечно, не пускают всех, опасаясь перехода через границу разных нежелательных типов. Нас вымыли, накормили и понемногу одели.

Какое странное чувство было — надеть сапоги…»

Можно только бесконечно поражаться, с какой страшной целеустремленностью и жестокостью преследовался человек только за то, что была близка к царской семье. Но еще страшнее становится, когда начинаешь понимать, почему она так упорно и изощренно преследовалась? От нее добивались компромата на царя и его семью. Возникает законный вопрос, что это были за люди, которые так настойчиво и с такой ненавистью преследовали больную женщину? Да, среди мучителей Анны Вырубовой было много русских. Но даже она, в ее отчаянном положении, понимала, что это были подставные люди, о которых четко сказано в «Протоколах»: «Нуждою и происходящею от нее завистливой ненавистью мы двигаем толпами и их руками стираем тех, кто нам мешает на пути нашем».

«Нужно сказать, — пишет А. Кочетов, — что домыслами сопровождалась и дальнейшая судьба Анны Александровны Вырубовой. Еще в 1926 году «Прожектор» сообщал о смерти в эмиграции бывшей фрейлины, «личного друга Александры Федоровны», «одной из самых ярых поклоннниц Григория Распутина». В вышедшем недавно (1990 г.) Советском энциклопедическом словаре осторожно сказано, что Вырубова умерла «после 1929 года». Между тем, как стало известно, под своей девичьей фамилией (Танеева) бывшая фрейлина Ея Величества прожила в Финляндии более четырех десятилетий и скончалась в 1964 году в возрасте восьмидесяти лет; похоронена она в Хельсинки на местном православном кладбище. В Финляндии Анна Александровна вела замкнутый образ жизни, уединившись в тихом лесном уголке Озерного края, на что, впрочем, имелись довольно веские причины. Во — первых, выполняя данный перед тем как покинуть Родину обет, она стала монахиней; во — вторых, многие эмигранты не желали общаться с человеком, чье имя было скомпрометировано одним лишь упоминанием рядом с именем Григория Распутина.