Вероятно, дьявол - Софья Асташова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Некоторые её вещи на выставке, на которую по студенческому билету пускали бесплатно, выглядели, на мой взгляд, хотя я по-прежнему ни в коей мере не специалист в искусстве, качественно, по крайней мере – убедительно. Не уверена, что там была очень уж глубокая мысль, но она безупречно соединяла кадры, эффект от монтажа был поразительный. Хотя, по мне, им не хватало юмора, красной ниточки иронии. Я днями напролёт смотрела, сидя на холодном полу, записи её перформансов, пока меня не выгоняли из закрывающейся галереи.
На открытии выставки в набитом людьми музейном зале её просили рассказать о моменте, когда она решила стать художницей. Я пробралась в угол к столу, где стояло фуршетное вино, и наблюдала оттуда. Поодаль увидела Профессора, который слушал её, затаив дыхание. Она смерила зал спокойным взглядом и рассказала историю из прошлого, проведённого за тысячи километров от Москвы – тогда, давно, она баловалась с маленькой цифровой камерой, снимая хорроры в студенческом общежитии. Я, сама того не подозревая, стала героем её рукотворного ужастика. Когда я снова взглянула на неё, мы встретились взглядами.
Мы познакомились ещё задолго до переезда в Москву. Вместе учились в университете. Длинная история. Смогла бы она легко избавиться от меня? Запросто. Смогли бы они легко избавиться от меня? Запросто. Но они пригласили меня в гости.
– Ого! Там есть ещё комната?
Я всегда говорила «ого», когда хотела понравиться. Вообще, оказавшись в какой-либо компании, я больше молчала, из-за чего Профессор называл меня «замороженной». А оказавшись с кем-то наедине, я включалась и восторженно говорила: «Ого!», стараясь расположить к себе человека. Мужчину. Его.
«Ого! Как здорово у вас получается!»
«Ого! Как это у вас получается?»
«Ого! Я так не умею!»
Разумеется, на женщин «ого» не действовало. Нравиться женщинам – зачем? Но сейчас я говорила с женщиной, девушкой, и здесь просочилось это нелепое наивное «ого», наверное, потому, что драгоценный мужчина, ставший центром моей жизни, находился за стенкой в другой комнате. Он не мог слышать, но одним своим присутствием за закрытой дверью наколдовал это «ого».
– Ого! Там есть ещё комната?
– Да, а ты не знала? Ты же была здесь.
Да, я была здесь. Год назад, когда помогала ей на съёмках дипломного фильма. В этот день я опоздала, потому что была с Профессором. У него было сильное похмелье, и мы пошли в японское кафе у него в районе. Он пил какие-то цветные коктейли, а меня кормил суши. Предлагал провести этот день вместе, но мне, кровь из носу, нужно было на съёмку – я обещала. И тогда я совершила большую ошибку – оставила его. После он не раз мне об этом напоминал. Она дала мне ключи, а я должна была съездить к ней домой на такси и забрать кое-что из вещей. В тот раз я не обратила внимания на занятную планировку из лабиринта комнат. Я звонила ему в течение съёмок и после, наверное, миллион раз, но он больше не отвечал.
Квартира казалась огромной. Комнат в три раза больше, чем у меня – комната, комната в комнате и кабинет. Первая комната соединялась с прихожей: паркет, белые стены, окна без занавесок. Она была пустой и казалась нежилой, по всему периметру стен стоял ансамбль шкафов тёмного дерева. В моём детстве такую конструкцию называли «стенкой». О том, что комната обитаема, свидетельствовали только стоящие перед дверью тапочки и брошенные в углу белые носки.
Вторая комната, в свою очередь, соединялась с первой, но, как будто специально для таких любопытных, как я, была надёжно спрятана за плотно закрытой деревянной дверью между двумя большими шкафами. Должно быть, за этой дверью, которая удачно мимикрировала под располагавшиеся рядом шкафы, и творилось всё волшебство. Казалось даже, что это не комната, а просто дверь, за которой ничего нет. Непроницаемая для всех, кроме неё. Марианны.
С тех пор, как я видела его в последний раз, прошли месяцы. Я всё ещё помнила его телефон наизусть. Накануне вечером Борис Дмитриевич устраивал у себя дома просмотр студенческих фильмов, переросший в вечеринку с музыкой и танцами. Профессор пришёл с Марианной. Я пришла одна. За весь вечер мы едва обменялись парой слов о чём-то совершенно незначительном, но чем более будничным был этот язык, чем случайнее были брошенные фразы, тем больше мурашек по мне пробегало. Весь вечер я смотрела на него, как загипнотизированная. Черты его лица смягчились. Он много смеялся. И я много смеялась.
Студенты накачивались вином, танцевали, пока не падали на диван или на пол.
Курить гости выходили на балкон. Марианна не курит. Я воспользовалась этим, чтобы остаться с ним наедине. Высунулась из окна, вдохнула влажный вечерний воздух. Он шепнул мне на ухо:
– Зачем ты похудела? – Он посмотрел на меня, желая увидеть реакцию, но я промолчала. Внизу по шпалам прогремел трамвай. – Это из-за меня?
– Я совсем чуть-чуть похудела, – ответила я. – Конечно, ради вас.
Ради него я отказывалась от еды – сегодня и всегда. Я знала, что нельзя хорошо или плохо относиться к людям лишь за то, как они выглядят, но мне больше решительно нечем было похвастаться: он думал, что я не похудею, а я смогла, аккурат к встрече.
– Вот именно, – сказал он серьёзным тоном, – я не хочу, чтобы ты делала это ради меня.
От внезапной радости у меня закружилась голова и задрожали колени, я прислонилась спиной к открытому окну, боясь сползти на пол. Сердце билось в горле, я не могла вымолвить ни слова.
– Мне нравилось твоё тельце, – продолжил он, – я часто его вспоминаю…
Я пуще втянула живот, схваченный спазмом.
Мы миновали спальню, где в темноте, не обращая на нас внимания, сплелись телами Борис Дмитриевич и Святая Мари – они поженились и теперь тоже жили вместе. Вернулись в комнату, где ловили на себе любопытные взгляды – на нас смотрели все, кроме Марианны. Она самозабвенно, подняв руки над головой, танцевала.
Я устремилась в прихожую отыскивать в куче одежды своё пальто, хотела незаметно уйти, но услышала за спиной настойчивый голос: «Пожалуйста, побудь ещё. Мы все скоро поедем». Я возвращалась, и меня, уже в плаще, он усаживал обратно. О,
