Радуга - Кэтрин Стоун

Джеймс все еще был очень беспокоен и жаждал убежать от своих воспоминаний, но после родов Алексы прошла всего неделя, и, хотя она мужественно боролась со своей тоской, она все еще была очень слаба морально.

— Можно, я перезвоню тебе, Элиот?

— Конечно.

Джеймс положил трубку и отправился искать Алексу. Она лежала на жарком июньском солнышке, стараясь вернуть своей коже блестящий золотистый оттенок. Через полтора месяца возобновлялись съемки «Пенсильвания-авеню», и Алексе нужно было похудеть — простая задача, поскольку у нее отсутствовал аппетит; более сложная задача — стать снова раскованной, уверенной в себе, красивой, холеной женщиной, которая последние полгода отдыхала в кругосветном путешествии.

Алекса прилежно лежала на солнце, но, услышав телефонный звонок, побежала в дом, надеясь, что звонит наконец давно молчавшая Кэтрин.

Но это звонил Элиот Арчер.

— Элиот? — переспросила Алекса, выговаривая себе за глупую надежду, что они с сестрой когда-нибудь помирятся. — Что-то новое о твоих родителях?

— Нет. Все еще ничего.

— Джеймс, ты нужен ему?

— Да, но…

— Но ты беспокоишься за меня. — Алекса мужественно улыбнулась. — Думаю, пришло время мне возвращаться в Роуз-Клифф.

— Если кто-нибудь увидит тебя…

— Никто не увидит. Если запастись продуктами, через оставшиеся три недели я смогу выглядеть очень привлекательно.

Джеймс узнал, что Кэтрин в Денвере. Завтра она дает заключительный концерт своего турне по Северной Америке, а через три недели начнутся ее выступления в Европе. Какие чудесные планы строили они на эти три свободные недели! Несколько дней было решено провести в романтическом, очаровательном Аспене, затем…

Джеймс прервал воспоминания, но не отказался от решения позвонить любимой.

— Кэтрин, это…

— Джеймс…

— Неделю назад Алекса родила девочку и отдала ее очень хорошим родителям. — Он помолчал и тихо вздохнул. — Кэтрин, ты нужна Алексе. Она очень нуждается в своей любимой сестре.

— Она в Инвернессе? — «С тобой? Если я приеду к Алексе — о, сколько раз я думала позвонить ей! — то увижу и тебя?»

— Нет. Алекса в Роуз-Клиффе.

Стук в дверь заставил Алексу вздрогнуть. Она вдруг страшно испугалась. Что, если это снова Хилари? Или Роберт?

Алекса съежилась от страха. Она не могла видеть из кухни стоявшего у двери непрошеного гостя. «Уходи, кто бы ты ни был!»

— Алекса? Ты здесь? Алекса?

— Кэт? — прошептала она и бросилась к двери. — Кэт!..

— Привет. — Сердце Кэтрин замерло, как только она взглянула в глаза сестры («Ах, Алекса, я давно должна была приехать к тебе!»). — Можно войти?

— Конечно. — Алекса распахнула дверь. — Кэт, здесь больше никого нет. Я родила девочку… и отказалась от нее.

— Знаю, Алекса. Я приехала извиниться. Я должна была согласиться с твоим решением и поддержать тебя.

— Как ты могла поддержать меня, Кэтрин?

Тон Алексы был грустен и смущен, но слова ее острым ножом пронзили любящее сердце Кэтрин, разбередив еще кровоточащую рану. Неужели правда? Неужели Джеймс открыл ее тайну Алексе? Неужели он нарушил торжественное обещание любви?

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, ты знала, что я поступаю не правильно. Ты чувствовала, как трудно это будет для меня. Как ты могла это знать, Кэт?.. Хотя ты всегда была очень мудрой.

— Я вовсе не мудрая, Алекса.

— Но ты знала, даже не будучи матерью, как трудно отказаться от ребенка… — Алекса слегка покачала головой. — Ты почему-то знала.

— Нет, я не знала, — прошептала Кэтрин.

Она никогда не знала о материнской боли — только о дочерней. Но сейчас, слушая страдающую Алексу и видя ее полный боли взгляд, она задалась вопросом: а вдруг и ее мать страдала столь же глубоко? Неужели возможно, что и ее мать на самом деле любила свою дочь?

— Кэт, — тихо позвала Алекса и второй раз в жизни увидела, что прекрасные глаза любимой сестренки были полны слез.

— Я никогда не знала чувств матери, отдавшей своего ребенка. Но я знаю чувства ребенка, потерявшего свою мать. — Отвернувшись от сестры, Кэтрин подошла к окну, из которого открывался чудесный вид на розы, небо и море, но за пеленой слез Кэтрин не видела этой красоты; она едва слышала свои слова за оглушительными ударами собственного сердца. — Я знаю только о страданиях ребенка, потому что, потому что… меня саму удочерили. Я не твоя сестра, Алекса.

— Нет, ты — моя сестра! Я была там, Кэт. Я была в Канзас-Сити, когда ты родилась. Я увидела тебя в тот самый момент, когда тебя вынесли из больницы.

Алекса с поразительной ясностью помнила тот день. И еще она очень живо помнила, как отчаянно выплеснула ее душа: «Это не моя сестра! Я ее не хочу!» Но сейчас, в эту минуту, еще более отчаянно кричало ее сердце: «Я хочу, чтобы ты была моей сестрой, прошу, пожалуйста!»

— Ты моя младшая сестренка, Кэт, — ласково, виновато и с любовью прошептала Алекса.

Услышав в голосе Алексы нежность, Кэтрин повернулась к ней и продолжила:

— Нет, Алекса, я не твоя сестра. Я только хотела бы ею быть. Твоя настоящая сестра умерла.

— Нет, — спокойно возразила Алекса.

— Да. — Сердце Кэтрин наполнилось надеждой: сестра восприняла ее признание с грустью и нежеланием верить, без малейшего намека на облегчение, чего всегда так боялась Кэт. — У мамы случился выкидыш. Она зашла в отделение для новорожденных, надеясь обрести там мужество, чтобы рассказать тебе о происшедшем, но вместо этого…

Кэтрин рассказала все, что знала о том дне. Это была та же история, которую она услышала от Джейн и которую рассказала Джеймсу. Но сейчас, когда Кэтрин говорила о женщине, заявившей о своей любви к своему ребенку, но отказавшейся от него из-за какой-то загадочной опасности, в голосе Кэтрин звучало сочувствие, а не горечь. И теперь в ее сердце не было мучительных вопросов, на которые она прежде уверенно давала один жесткий ответ: мать меня по-настоящему не любила.

— А ты знаешь, как часто я задавалась вопросом: что, если я сама подкидыш? — тихо спросила Алекса, когда Кэтрин закончила свой рассказ.

— Ты?..

— Да. В нашей семье я была белой вороной. Ты, мама и папа были так похожи друг на друга — все одаренные, талантливые, а я…

— Ах, Алекса, но ведь все это было и в тебе! Ты тоже талантлива, и еще ты была такой красивой, такой уверенной, такой веселой! Я всегда тобой так гордилась!

— Правда? Ах, Кэт, а я так тебе завидовала!

— Завидовала… мне?

— Конечно. И из-за этой зависти я, кажется, всегда была очень жестока с тобой, — с тихим ужасом призналась Алекса. — Я не хотела, чтобы ты была моей сестрой. Разве ты не помнишь?

Кэтрин услышала в словах Алексы страх, что Кэтрин действительно помнит, и надежду на то, что она все забыла. Ей очень хотелось бы заверить Алексу, что она не помнит. Но начиная с этого дня и навсегда между ними не должно быть никакой лжи, даже если ложь будет продиктована любовью.