Рыцарь - Олег Говда

– Можно подумать, что в том месте, на котором сидим, ее больше, – отшутился Владивой, опускаясь рядом с разгорающимся и уютно потрескивающим костром.

Медведь разостлал на травке чистый рушник, выставил полкаравая хлеба, пару ломтей хорошо прожаренного мяса, полголовки сыра и двухлитровый куманек, плотно заткнутый деревянной пробкой.

– Не боишься, Ханджар? – спросил будто невзначай.

– Ты о чем? – Витязь сразу даже не понял вопроса. А когда сообразил, искренне рассмеялся.

– Атаман, я же не сопливый пацан, впервые взявший в руки крицу. Да и обычаи ваши хоть и суровы, но жизнь берегут. Чего мне опасаться? Что удача отвернется или толкнет под локоток в самый неподходящий момент? Плевать!.. Отлежусь и вновь на своем праве настаивать буду. Вот в нем я, честно говоря, немного сомневаюсь. Слепой отшельник говорил убедительно, спору нет, но…

– Могу тебя успокоить, Ханджар, – вставил словечко Медведь, с усилием вытаскивая пробку. – Батька Островид еще ни разу не ошибся в своих предсказаниях. И коль пророчит он тебе такую судьбу, значит…

Пробка уступила его настойчивости и… оторвалась вместе с горлышком керамической посудины.

– Тьфу ты, напасть, – буркнул харцыз, вытирая с лица капли плеснувшего вина. – Молотком ее заколачивали, что ли? Ну, Ханджар, за твою удачу. Чтоб она тебя завтра не оставляла…

– Угу, – промолвил Владивой. – Говорят, удача – как зеркало. Ты ей улыбнешься, и она ухмыльнется, а усмехнешься шире – зубы оскалит. Давай лучше выпьем за то, чтоб всегда и во всем нам хватало своих силенок и не приходилось тревожить небеса. А то так и под горячую руку угодить недолго.

– Вот слушаю я тебя, Ханджар, – задумчиво проговорил харцыз, – и не пойму. Что в тебе сильнее говорит – дворянский глупый гонор, или этим бахвальством ты себя успокаиваешь? Спору нет – нельзя Перуна по пустякам беспокоить, но и самоуверенных воинов он не любит. Это твое дело, но я бы, вместо того чтоб разные глупости языком молоть, лучше попросил бы у него помощи в завтрашнем поединке. Ведь ты не просто на ристалище повеселиться выйдешь, удаль молодецкую потешить, а Испытание Ханджара проходить будешь. И оно – от людских рук и желаний не так уж и зависит. Подумай над этим, вокруг погляди. Видишь, скольким удальцам после горечь смирения отведать пришлось… Желаешь к их числу присоединиться?

– Верно, атаман, – повинился Владивой. – Что-то я и в самом деле распетушился, словно юнец перед барышней. Давай лучше еще вина глотнем, да и спать ляжем. Солнышко-то ждать не будет.

– А и то верно, Ханджар. Успеем еще поболтать. Верю я, что батька Островид не зря слово молвил. Но проверю обязательно. Как и обещал. Пощады не жди.

– Лучше б тебе, Медведушка, было заранее саженец припасти, – похлопал харцыза по плечу Владивой. – Все меньше хлопот…

– Вот же наградил Перун язычком… – дернулся немного раздраженно тот. – Не дразнись, а то Испытание твое раньше рассвета начнется. Истинное шило, так и норовишь ткнуть… Все, решено! – воскликнул он, довольно хлопнув ладонями. – Правом казацкого атамана нарекаю тебя Шилом! А то Ханджар да Ханджар. Будешь теперь – Ханджар Шило!

– Да хоть горшком называй, только в печь не запихивай, – легкомысленно отозвался тот, намереваясь улечься на бок.

– Э нет, так не годится, Шило! – придержал его харцыз. – За новое имя надобно еще по глоточку сделать. А уж потом, спи…

– Да, – понял вдруг витязь то, что его подспудно тревожило все это время. – А где все остальные соперники?

– Будут, – отмахнулся Медведь. – Проси у Громовержца, чтоб поменьше их наехало… А что не видишь никого, так, по обычаю, всем, кроме зачинщика, въезжать в Рощу Смирения до рассвета – примета плохая. Спи, Ханджар, этой ночью тебя никто и ничто не потревожит. Спи… Хотя что же это я говорю, – вдруг спохватился атаман. – Совсем с ума выжил старый пень. Погодь…

– Ну, – недовольно приподнялся тот, опираясь на локти. – Что удумал? Еще одна степная примета?

– Это не примета. Традиция. Настолько давняя и всем воинам известная, что мне даже в голову не пришло, что ты ее можешь не знать. Очиститься тебе, Ханджар, надо перед Испытанием.

– Помыться, что ли? – удивился тот. – Так утром, когда роса выпадет, и умоюсь…

– Нет, – покачал головой атаман. – Тело значения не имеет. Духом очиститься надобно.

– А это как? До утра успеем?

– Успеешь… Видишь тот дуб.

– Самый высокий и огромный?

– Да, это первое дерево, высаженное в Роще Смирения.

– Это ж сколько ему лет, – присвистнул Ханджар.

– Много… Подойди, прижмись к стволу грудью и подумай о тех, перед кем повиниться хочешь.

– И что? Мне сразу простится все содеянное прежде зло? – хмыкнул насмешливо витязь.

– А это зависит от того, как ты сам свои проступки оцениваешь. Раскаялся или упорствуешь?… Иди, Ханджар, без искреннего покаяния не выстоять тебе в Испытании. Не примет Перун под свое покровительство. Поверь, я знаю…

– Так ведь не признаю я ни Перуна, ни всех остальных ваших небожителей. Напрасно время потрачу.

– Заглянуть к себе в душу никогда не лишне, – наставительно ответил Медведь. – А что до Богов, то важнее, чтоб они на тебя внимание обратили. Ты для них сейчас как дитя новорожденное. Поэтому тебе и прощается многое, но и шалостям детским предел положен. Не упусти свой шанс… Потом спохватишься, да уж поздно будет.

– Добро. – Владивой сделал вид, что его убедили слова харцыза. – До сего дня ты мне ничего плохого не советовал, послушаю и теперь. Поможет, не поможет – хуже точно не станет. Да и каяться мне не в чем… Кроме как в одном. Но тут я уже получил сполна. А просить прощения у жертвы, что после палачом обернулась – глупо. Возмездие свершилось.

– А ты, Ханджар, крепко подумай. Может, не у того прощения просить хочешь? Ты тех вспомни, что сами за себя отомстить уже не могут, ибо нет их больше с нами. Вот с кем говорить надобно…

– Ждислав… – промолвил витязь едва слышно, приближаясь к исполинскому дереву, под огромным шатром раскидистых ветвей которого ночь уже полностью вступила в свои права. – Прости, брат… Мнилось мне, так всем лучше будет, а дальше и сам не знаю. Словно затмение нашло… – донеслось еще до Медведя, а после слова Ханджара слились в неразборчивый шепот.

Молодой харцыз широко замахнулся, будто собирался колоть дрова, и прыгнул на истоптанную сотнями ног площадку.

Владивой станцевал влево, под руку, одновременно приседая, и с нижнего уровня быстро провел острым лезвием по бедру выставленной ноги противника. Легонько, почти нежно… Но на выбеленной солнцем полотняной штанине ярко заалело и стало стремительно набухать кровавое пятно. Незадачливый соперник охнул, недоуменно поглядел на свою раненую ногу, потом добродушно выругался и, даже не зажимая раны, поковылял к пасущимся невдалеке лошадям…

Если б кто спросил Владивоя, скольких харцызов он уже отправил таким манером за новыми саженцами в течение последних полутора суток, витязь не смог бы ответить. Сначала он пробовал считать всех этих безусых юнцов, что один за другим выходили в круг, но после второго десятка сбился и перестал отвлекаться. Потому что понял – его хотят взять измором. Значит, надо беречь силы… Ведь это только кажется, что мысли вертятся в голове сами по себе, без каких-либо усилий… На самом деле, они и силы расходуют, и внимание рассеивают…

Пока что Испытание проходило без неожиданностей и не требовало от Владивоя чрезмерного напряжения. Все эти юноши умели довольно сносно владеть оружием, но, как только они осознавали, что это не обычный тренировочный бой и противник имеет право не только ранить, а и убивать, парни тотчас теряли всю удаль, забывали науку и начинали почти вслепую размахивать саблей. Обучение – обучением, а умение видеть чужую кровь и не отводить взгляд от пустых глазниц собственной смерти появляется у воина только с опытом…

Закаленные в боях и умудренные жизнью, харцызы не торопились. Давали безусой молодежи испытать себя, а сами присматривались к манере боя витязя, дерзнувшего бросить вызов всему Кошу. Крутили на пальцах седые вислые усы и выжидали того часа, когда у воина устанет рука, а ноги увязнут в сухой земле, словно в трясине. Глаза потеряют зоркость, а во взгляде промелькнет равнодушие – предвестник запредельной усталости, которую не снимает кратковременный отдых, а наоборот, только притупляет сознание, ввергая человека в сомнамбулическое состояние. Когда уже на все наплевать и хочется одного – чтобы мучения поскорее закончились. Пусть даже вместе с жизнью… Но не было в их действиях ни коварности, ни подлого умысла. Просто старых мастеров не удивить умением ловко размахивать оружием, им надо видеть, как витязь покажет себя на пределе человеческих возможностей, а то и за ними. И коль устоит, если сдюжит – вот тогда они вверят ему свои головы и судьбы… Для того Испытание и придумано, чтоб во главе Кара-Кермена стоял воин, умеющий превозмочь себя.