Черный ворон - Дмитрий Вересов

В следующие три дня процедура сделалась регулярной и повторялась едва ли не при каждом приходе Вари в его палату — а таких приходов на дню было не так уж мало, — если, конечно, поблизости не было врачей или прочих третьих лиц, явно лишних. На четвертый день у Вари был выходной, и Павла обихаживала пожилая, серьезного вида таджичка. Хотя Варина сменщица не давала ни малейших оснований для жалоб, Павел загрустил и к вечеру даже выдал температуру. После ужина он попросил не включать телевизор, зажег ночную лампу и раскрыл не раз уже читанный роман Хемингуэя «Прощай, оружие», который по его просьбе принесла Варя. Книга как нельзя более отвечала его душевному состоянию, а госпитальные сцены и вовсе били в самое яблочко…

Павел зевнул и протянул здоровую руку, желая погасить свет, и в этот миг тихо раскрылась дверь, и в палату к раненому герою проскользнула Кэтрин… то есть, конечно, Варя. Она окинула комнату быстрым взглядом, приложила палец к губам и, скинув босоножки, начала расстегивать белый накрахмаленный халат. Под халатом была желтая маечка с коротким рукавом и цветные трусики типа пляжных. Для Павловой «стоеросовой дубины» этого оказалось более чем достаточно.

Плавно изгибаясь, Варя подошла к кровати, откинула легкое покрывало, положила поудобнее ноги Павла, одна из которых была еще в гипсе и на отвесе, и аккуратно, сноровисто оседлала его пылающие чресла.

— А-а, — тихо сказал Павел…

— Т-с-с, — отозвалась Варя, бережно вправляя его в себя…

…Он лежал мокрый, засыпающий, счастливый. Она стояла возле кровати на коленях и утирала его лоб влажным, прохладным полотенцем.

— Я люблю тебя, — прошептал он. Варя уткнулась лицом в его голый живот и разрыдалась.

Нет никакой нужды описывать этапы выздоровления Павла — все у него протекало примерно так, как и у других молодых и здоровых людей, перенесших подобные травмы. Было одно лишь отличие, правда, такое, которое напрочь меняло суть дела: рядом с ним почти неизменно была Варя, его новое, нечаянное счастье.

Пошла седьмая неделя его пребывания в больнице. Уже давно сняли тугой корсет с заживших ребер, еще раньше исчез гипсовый ошейник. Под панцирем оставалась только левая нога, и то лишь на голеностопе. Он не нуждался уже ни в кресле-каталке, ни в костыле, в прогулках ему помогали только палочка, да верное Варино плечо. Все светлое время дня, свободное от процедур и врачебных осмотров, они проводили в чудесном саду, в тени высоких сосен и чинар, любуясь на яркие пятна роз, на белые лилии в, искусственном водоеме, неестественно громадные лотосы и гинкго, но чаще — друг на друга. Они разговаривали мало, но им не было скучно и без разговоров.

Из дома не приходило никаких вестей. Павел, возненавидевший эпистолярный жанр еще с пионерских лагерей, не придавал этому никакого значения: было бы что-то важное, сообщили бы. К тому же лето, отдыхают люди.

Погода отличалась блаженным однообразием. Здесь, в предгорьях, а тем более на тенистой, зеленой земле стационара, мало ощущалась гнетущая жара среднеазиатского лета. Чистое безоблачное небо по ночам озарялось большими звездами, легкий ветерок шелестел жесткими листьями чинар. В просторной, с размахом отстроенной столовой, куда Павел давно уже ходил самостоятельно, наряду с обильными закусками и аппетитными горячими блюдами, не переводились роскошные фрукты — желтые прозрачные дыни; сказочный, по питерским понятиям, виноград, черный, белый, розовый; сочные персики — обычные и лысые, которые за границей называют нектаринами; инжир и груши. Павел поправился на три килограмма, а если бы не Варя, то набрал бы, пожалуй, и все десять. Сама собой перенялась местная привычка спать после обеда, в часы зноя. Боли его уже не мучили, немного больно было ступать на левую ногу, да по временам сильно чесалось под гипсом — и все. В остальном Павел был счастлив совершенно. Не думалось даже о науке, о погибших вместе с четырьмя людьми бесценных образцах. Кожаный мешочек с алмазами лежал в нижнем ящике тумбочки, временно забытый.

К нему вернулся крепкий безмятежный сон (в первое время он мог уснуть только с помощью мощных снотворных уколов). Павел начал делать утреннюю гимнастику — правда, пока без обычных нагрузочных упражнений для ног. По вечерам ходил с Варей в местный кинозал, читал книги, выбор которых в библиотеке был весьма неплох, а пару раз даже наведался на преферанс к соседям-отдыхающим. Да он и сам, пожалуй, из «больного» перешел в категорию «отдыхающего». И славно!

IX

Павел не без труда дотащился до своей комнаты. Какой плов, какой виноград — как говорят на здешних базарах, «половина сахар, половина мед»! Наскоро ополоснув лицо и руки, он прислонил к стулу палку, не снимая тренировочных штанов, рухнул на кровать и почти мгновенно заснул.

Нежное прикосновение к щеке напомнило ему, только начинающему просыпаться, те первые мгновения, когда он пришел в себя после катастрофы. Он вздрогнул, но тут же успокоился — это уже было, было и прошло, теперь все не так, все хорошо…

— Это ты… — разнеженно простонал он. Ноздри его затрепетали, почуяв запах — изысканный, манящий, новый, но при этом мучительно знакомый. И еще не разжав веки, не услышав голоса, он догадался, что…

— Я. Ты еще не забыл меня?

Павел резко раскрыл глаза, моргнул, закрыл и снова открыл. Таня. Таня Захаржевская, медно-золотая богиня из прошлой жизни.

Павел сел.

— Таня? Ты? Здесь? Откуда?

— Извини. Мне давно следовало бы прилететь. Но я ничего не знала. Позвонила Лидии Тарасовне узнать, когда ты возвращаешься, — и вот… Как ты?

— Хорошо. Теперь уже хорошо.

— Я рада. Вообще-то Лидия Тарасовна сказала мне, что ты идешь на поправку. Ей сообщают.

— Кто?.. Хотя какой же я осел, конечно, сообщают. Как ты?

— Нормально, как видишь.

— Да… Как дома?

— Дома? Дома не особенно хорошо… Не хотели тебя тревожить, пока ты еще был слаб.

— Что? Что такое?

— Сначала сильно болела Елка. Отравление. Съела что-нибудь не то, наверное. Но сейчас она здорова. Потом было плохо с сердцем у Дмитрия Дормидонтовича…

— Отец… — упавшим голосом сказал Павел.

— Опасности уже нет. Со дня на день его должны перевести из больницы в санаторий. Я его видела. Он держится молодцом, просил поцеловать тебя.

Павел облегченно выдохнул, но не шевельнулся навстречу Тане.

— Ты тоже очень неплохо выглядишь, — спокойно продолжала Таня. — Я ожидала, что ты будешь еще в гипсе, неподвижный. Готовилась тебя выхаживать. Но, видно, не понадобится.

— Не понадобится, — подтвердил Павел и отвел взгляд.

— Ну ладно, — сказала Таня и поднялась со стула. Она взяла его руку, пожала и выпустила. — Я пошла. Увидимся за ужином.

— То есть куда пошла? За каким ужином? — недоуменно спросил Павел.

— Я ведь тут рядышком остановилась, на правительственной даче, вечером забегу. Думала задержаться на недельку-другую, но раз тут во мне надобности нет, я, наверное, улечу денька через три. Полагаю, на осмотр местных достопримечательностей этого хватит.

И Таня направилась к выходу.

— Стой! — срывающимся голосом окликнул ее Павел. — Сядь, мне нужно кое-что сказать тебе… Выслушай меня, умоляю. Понимаешь, я, сам того не желая, оказался перед тобой подлецом… Я встретил женщину…

Он рассказал ей о Варе все и умолчал лишь, щадя Танино самолюбие, об интимной стороне своих с Варей отношений.

Таня слушала его спокойно, внимательно, не перебивая.

— Вот так, — вздохнув, сказал он. — Прости, если можешь. Теперь ты вправе ненавидеть меня, презирать…

Он остановился в полнейшем изумлении — Таня смеялась, и в смехе ее не было ни обиды, ни озлобленности.

— Ты… ты что? — почти на вдохе спросил он.

— Господи, — отдышавшись, сказала Таня. — Мне-то всегда казалось, что ты взрослее меня и умнее. А ты совсем мальчишка, дурачок.

— Почему?

— А потому, что ты вбил себе в голову, будто в чем-то передо мной виноват, обманул меня, обидел. Разве ты клялся мне в вечной любви, и разве я приняла твои клятвы? Неужели ты ожидал, что я, узнав про твою Варю — кстати, что-то в таком роде я поняла по первым же твоим словам, — кинусь царапать тебе лицо или побегу сочинять телегу в твой партком о недостойном поведении коммуниста Чернова, который нижеподписавшуюся комсомолку Захаржевскую поматросил да и бросил? Оставим эти развлечения быдлу. Мы же с тобой современные, неглупые люди. Ты мне очень симпатичен и дорог, брат моей подруги, пусть и не самой близкой, друг моего брата и мой, надеюсь, тоже. И ты считаешь, что нам нужно стать врагами или чужими друг другу только потому, что один из нас встретил любимого человека?

Таня достала из сумочки сигарету, подошла к раскрытому окну и закурила, выпуская дым в форточку.