Тибетский лабиринт (новая версия) - Константин Жемер

– Фридрих! – застонал старый генерал. – Я так в нём ошибался, так ошибался…

– Как видите, ваш Фридрих тоже может ошибаться, – криво усмехнулся Герман. – Его первая ошибка сейчас стоит перед вами, горя желанием стать ошибкой последней и фатальной. Помогите мне уничтожить Гильшера.

– Что именно вы собираетесь предпринять?

– Убить Гильшера, а Черепаху вернуть туда, где я её взял, – откровенно признался Герман.

– Что я могу? – покачал головой Вилигут. – Он всё отнял… Моё наследие… Мою религию… И даже мою кровь, дающую способность делать хагалриты[128]. Теперь всё это принадлежит Фридриху, а я просто руина, оставшаяся от былого могущества кимров[129].

– Как можно отнять кровь? – удивился Герман, который решил, что слова старика продиктованы ни чем иным как маразмом.

Вместо ответа Вилигут вяло махнул рукой в сторону китайской ширмы, что стояла в углу. За ней оказались две кушетки и оборудование для переливания крови.

Герман с Евой не поверили своим глазам.

– Но зачем ему понадобилось брать у тебя кровь, дядя Карл?! – вырвалось у девушки.

– Преимущественно из-за Зелёных братьев, – тихо сказал старик. – Они свято чтят договор и никогда не стали бы иметь дела с тем, кто не принадлежит к роду Вилиготис. Но ирония заключается в том, что я сам предложил Фридриху свою кровь. Тогда я ещё не знал его сущности, и хотел усыновить. По канонам Ирминизма, новоявленные отец и сын должны разделить кровь, только Фридрих не привык делиться, ему нужна вся моя кровь без остатка. Кровь Вилиготис позволяет видеть прошлое и будущее, вот зачем она нужна Фридриху…

– Вы упомянули о договоре с Зелёными братьями, – остановил излияния старика Герман. – В Тибете нам уже пришлось столкнуться с этими монахами, а вот о договоре слышим впервые.

– Да будет вам известно, молодой человек, что в незапамятные времена мои предки, видя несправедливость разделения народов по религиозному принципу, задались идеей возродить самую первую, существовавшую ещё до Потопа, Всемирную веру, и на её основе объединить человечество. Во все концы земли отправились Вилиготы, неся своё великое начинание. Но мир не принял начинания моих предков, и они стали прокляты и гонимы. Только в далёком Тибете такие же изгнанники протянули Вилиготам руку дружбы, и был заключён договор.

– Деревянная табличка! – вспомнил Герман.

– Фридрих отнял у меня и это, – подтвердил старик, а затем продолжил рассказ, – такое серьёзное мероприятие, как замена всей мировой религиозной системы, невозможно произвести когда вздумается. Долгие века нам пришлось ждать Сантура[130], который у Зелёных братьев именуется началом эры Майтрейи. Этот счастливый момент выпал на мой век, я потому не заводил детей, чтобы я, и только я мог закончить великое начинание. Но появился Фридрих, будь он проклят!

Вилигут зарыдал в отчаянии, но Герман не позволил ему долго проявлять чувства, спросив:

– Когда должен наступить этот ваш Сантур?

– Двадцать пятого декабря текущего года. Фридрих убедил братьев, что я стар и не справлюсь… о, будь он проклят…, будь проклят!

Герман замолчал, переваривая услышанное. Тут из-за ширмы послышался звон склянок, а затем голос Евы:

– Дядя Карл, а почему ты не откажешься давать Гильшеру кровь? Или он насильно тебя заставляет?

– Нет, я сам, – старый эсесовец поднял покрасневшие глаза. – А взамен Фридрих держит меня в курсе событий – поймите, насколько это для меня важно…

– И как часто он приезжает за кровью? – мягко спросил Герман, переждав приступ старческого плача.

– Каждую неделю! Раньше приезжал сюда, а теперь в связи с подготовкой к Сантуру, у Фридриха совсем нет времени, и кто-нибудь отвозит меня к нему на виллу, – похоже, Вилигут вновь обрёл способность к членораздельному выражению мысли.

– Не отбирают кровь на месте, а везут к Гильшеру? – решил уточнить Крыжановский.

– Конечно, – пожал плечами Вилигут. – Фридриху нужна только живая кровь, прямо из жил, а мне нужны свежие новости… Кстати, когда вы постучали в дверь, я думал, что это люди Фридриха – ждал, ждал, да так и уснул. Просыпаюсь, и вижу Еву. О, слышите, кто-то снова стучит в дверь?!

Отчётливо прозвучали удары дверного молотка, и сразу за тем – сигнал автомобильного клаксона.

Ева бросилась к двери, на ходу обронив:

– Предупрежу Марию, чтобы молчала о нашем приходе.

Эсесовский генерал мгновение смотрел на Германа, а затем твёрдо произнёс:

– Будь, что будет, я решил встать на вашу сторону, моя честь тому порука, и да свершится судьба Вилиготис! Но спрячьтесь же скорее куда-нибудь!

Профессор взвёл в кармане пистолет и шагнул за ширму. Ждать пришлось недолго.

– Мария, почему вы так долго не открывали, может, не рады гостям? – голос, произнесший эту фразу, мог принадлежать только одному человеку – гауптшарфюреру СС Сигриду Унгефуху.

В кабинет генерала обладатель голоса, несмотря на свой мизерный чин, вошёл как хозяин, без стука.

– Бригаденфюрер, вас ждут, собирайтесь, – сказал он вместо приветствия.

– Неужели я не заслужил хотя бы малую толику почтения, Сигрид, – с укоризной произнёс Вилигут и поднялся из кресла.

– Я – простой солдат, – ухмыльнулся Унгефух, – и не умею притворяться. А почтительность – это одно из слов, которыми люди обычно прикрывают ложь и притворство. Правда же состоит в том, что ваша песенка спета, бригаденфюрер, вы не более чем ходячий труп.

– Ошибаешься, дружище, – возразил, выходя из-за ширмы, Герман.

– Ты же должен быть мёртв! – проблеял Унгефух, выхватывая из ножен именной кинжал.

– Похоже, у тебя в голове сплошная каша, раз не можешь правильно определить, кто жив, а кто уже умер, – процедил Крыжановский, давя на спусковой крючок.

К счастью, изготовленный Носителями патрон не подвёл – прозвучал выстрел и посреди лба Унгефуха открылся третий глаз, эсесовца тут же откинуло назад, и он медленно сполз по стене на пол.

– Поразительно, ублюдок даже не испугался, – поделился Герман своими наблюдениями с Вилигутом. – Наверное, чтобы испытывать чувство страха, человеку нужно иметь хоть немного мозгов.

Бригаденфюрер неодобрительно покосился на испачканные обои, но возражать не стал – наверное, принял то, что забрызгало стену, вовсе не за мозги, а за кашу, о которой перед выстрелом упоминал этот русский.

За дверью послышался топот, а затем голосом Евы поинтересовались, всё ли в порядке?

«Умница, – подумал Герман, – обозначила себя, а то я сдуру мог и пальнуть – вон, как руки дрожат».