Три столицы - Василий Шульгин

Человеческое сердце привязывается к себе подобным, мысль об их смерти еще более тяжела, чем мысль о собственном «конце». И заповеди говорят: конца нет! И утешают словами поэта: «Встретимся мы скоро в неведомой стране». Смерти нет, есть разлука, на несколько лет, которые — мгновенье перед вечностью. А вечность это и есть Господь Бог, «иже еси на небесех».

Идея вечности сама по себе глубоко моральна. Отрицание вечности роковым образом влечет к некоему мировому наплевательству. Самый аморальный человек был, по-моему, тот французский король, который провозгласил доктрину: «После меня хоть потоп». Потоп и разразился в виде французской революции, но тем, кто с высоты престола занимался насадительством кокоточной идеи «день, да мой», можно сказать: «Пожинаете то, что сеяли». Только вечность дает правильную ориентировку, как и бесконечно далекая звезда. Путник, который идет по звездам, не собьется с пути, но тот, кто бежит за болотными огоньками, в болото и попадет, — так говорил Столыпин. И это понятно. Только «звездное чувство» дает возможность человеку сообразовать свое поведение с основами мироздания. Звездное чувство иначе называется ощущением греха. Что такое грех? Грех есть Поступок, не соответствующий вечным целям. Таким образом, ощущение греха тесно связано с понятием вечности. А вечность, заключая в себе нечто, что мы одновременно и ощущаем и нет; представляем и в то же время не можем себе представить; понимаем и через мгновенье не вмещаем в разум, — есть та дверь, через которую человек засматривает в то неведомое, но существующее, что есть Господь Бог, который устами Моисея сказал сам про себя: «Аз есть»… (Голос: «Довольно вздора!»)

Председатель: Вы удаляетесь от существа вопроса.

Подсудимый: Товарищ председатель, ведь если понятие греха или, вернее, его ощущение исчезает, то какие мотивы остаются, чтобы удержать человека от поступков и актов, которые вредны всякому обществу? Страх наказания? Но ведь, чтобы применять систему наказаний или то, что вы называете «системой социальной защиты», надо, чтобы те, кто устанавливает эту систему, чем-то руководствовались. Надо же установить, за что наказывать! Но на основании чего установить? Почему это можно, а того нельзя?

На этот вопрос может быть два ответа. Ответ номер первый: того-то и того-то нельзя делать, потому что сие грех. А грех сие потому, что это запретил Господь. А почему это запретил Господь, мы в точности не знаем, но знаем другое. Знаем, что если будем поступать против заповедей Господних, то подвергнемся страшным бедствиям, еще здесь на земле. А если не мы, то дети наши. А кроме того, и это главное, будем страдать в будущей жизни нашей, а она, будущая жизнь, есть, потому что есть Господь Бог… И — точка! И система отлита: предписано все то, что пророческим вдохновением сконцентрировано в «одиннадцати заповедях Господних». Вся человеческая мудрость есть только развитие этих основных положений, этих социальных аксиом…

Ответ номер второй: того-то и того-то нельзя делать потому, что человеческий разум определил: сие вредно. Но если такое определение есть дело рук человеческих, то назовите, кто этот человек. Называют: это Карл Маркс, немецкий еврей, и Владимир Ульянов — из русских террористов. Так это они установили непреложные законы? Они. Но почему я должен им верить? А может быть, Карл Маркс, в качестве еврея, установил такие законы, которые только для того и устанавливаются, чтобы евреям жилось хорошо, а все остальные люди были скотами бессловесными? А может быть, Владимир Ульянов, когда писал свои законы, только о том и думал, как бы побольше русского народа со свету извести за то, что русское правительство его брата родного повесило, а повесило оно его за то, что Ульяновский брат императора

Александра III убить покушался. «Нет, я так на веру не возьму, ты мне докажи, почему именно этого нельзя, а то-то можно!» И вот доказывают. Бесплодная потеря времени. Доказать нельзя. Доказать что-нибудь по-настоящему можно только в математике. Там начинают с нескольких истин, против которых никто не спорит, ибо они самоочевидны. И затем каждое последующее утверждение выводят из предыдущего так, что тот, кому доказывают, говорит: «Согласен, верно». А если он скажет «не согласен», дальше не пойдут, пока он не поймет. Не понять он не может, если у него нормальное человеческое мышление. Если он все же не понимает, он или идиот, или сумасшедший, или вроде этого: у него неспособность сосредоточить мысль на одном предмете. Поэтому математический метод называется «точным». Но вне этого точного метода всяческие доказательства иллюзорны, попросту сказать, вздорны. Они никогда не способны привести к одному мнению двух спорящих людей, за исключением одного случая: если они заранее были согласны и спорили по недоразумению. Так называемые «убеждения» на самом деле с процессом убеждения ничего общего не имеют и суть только замаскированные чувства. В числе этих чувств одно из самых мощных: стремление внушать и подчиняться внушению. Кто такой был Ленин? Один из сильнейших в истории внушителей, внушавший внушенные ему Карлом Марксом идеи, а также и свои собственные идеи «в развитие марксизма», например «нэп», хотя от такого развития марксизм скоропостижно скончался…

Председатель: Призываю вас к порядку…

Подсудимый: В области так называемых неточных наук ничего решительно доказать нельзя. Тут прежде всего нет никаких самоочевидных истин, с которых можно было бы начать, нет даже точных «определений». Возьмем самый простой пример. Существуют, мол, Труд и Капитал, кои находятся в постоянной борьбе. Но это категорическое утверждение, эту аксиому, на которой строятся многотомные теории, опровергают. Капитал есть нечто иное, как накопленный труд, и противопоставлять их бессмысленно. Сегодняшний слесарь завтра, подкопив кое-что, открывает свою собственную мастерскую и переходит этим способом из армии «труда» в разряд «капиталистов». Почему же ему не будут близки и понятны интересы слесарей, из которых он только что вышел? Почему этот самый слесарь, когда его какая-нибудь «трудовая партия» выдвигает в парламент, считается «бойцом за пролетариат»? Ведь с тех пор, как он в парламенте, он больше напильником не работает, а только «ест, спит да языком болтает»? Ведь умственный труд, по мнению «трудящихся», не труд? А если — труд, то почему вы не называете «трудящимися» капиталистов? Ведь они работают сплошь и рядом, не в рамках «восьмичасового дня», а по десять и двенадцать часов в сутки. А если капиталисты тоже трудящиеся, то какая разница между трудом и капиталом? (Голос: «А та разница, что он лопает, сукин сын, сколько хочет, а я с голоду дохну!» Смех, рукоплескания.)

Подсудимый: А вот когда вы слопали в СССР всех капиталистов, что вам лучше стало? А не здесь ли выхваляются, как праздником, если на каком-нибудь заводе достигли «довоенных норм вознаграждения»? А это что значит? А это значит, что с превеликим трудом вы добиваетесь того, что уже имели при капиталистах. Да и то далеко еще не добились, хоть на Волге и заморили миллионы русских мужиков голодной смертью во славу диктатуры пролетариата и для того, чтобы доказать, какой великий учитель был немецкий еврей Карл Маркс, хотя почему-то ни евреи в Палестине, ни немцы в Германии его учения не приняли. А что касается «сукиных сынов», которые жрут, что хотят, то что же, вы от них избавились? Или скажете, что ваши «нэпманы» лучше прежних капиталистов? Молчите? Что же вы там — голоса с места? «Старых буржуев перерезали, а новыми хоть пруд пруди». Об этом весь народ от края до края кричит, а вы молчите? Отвечайте…

Председатель: Я запрещаю вам обращаться к публике, да еще в таком тоне! Не забывайте, что здесь не митинг, а суд. (Оглушительные рукоплескания.)

Подсудимый: Я очень благодарен председателю за это замечание. Действительно, митинги до добра не доводят, чему живой свидетель эта несчастная страна. Я продолжаю свою речь в спокойных тонах.

Противоречия между трудом и капиталам есть только частность общего закона «спроса и предложения». И капитал и труд являются ценными, поскольку на них есть спрос. В стране (такая существовала), где чистым золотом крыли крыши, золото не имело почти никакой цены. Человек, имевший там золотые горы, не являлся капиталистом, ибо на золото не было спроса. Труд разделяет ту же участь. Представьте себе, что Лев Толстой, великий писатель, вздумал бы зарабатывать своим трудом пропитание в стране бушменов. Он умер бы с голоду, хотя бы работал двадцать пять часов в сутки, ибо на что бушменам русская литература, хотя бы самая «квалифицированная»? Если некоторые «капиталисты» получают денег больше, чем некоторые «трудящиеся» (причем только весьма немногие капиталисты, а большинство маленьких рантьеров и мелкопоместных помещиков получают менъше денег, чем инженеры, врачи, чиновники и даже «квалифицированные» рабочие), то это только обозначает, что в нынешнем периоде жизни капитал еще очень нужен. А разве это не так? Что такое капитал в настоящем периоде человечества? Это есть не более, как возможность приложить человеческий труд. Допустим, что в таком-то уезде превосходная черноземная земля и многочисленное, но малодеятельное население. Является туда энергичный человек, который соображает, что из хорошей земли и свободных рук может выйти толк, если заставить руки обрабатывать землю. Утописты со слюнявым сердцем и малокровными мозгами в этих случаях начинают просвещать крестьян брошюрочками, которые мужики охотно берут на цигарки. А настоящий человек ставит сахарный завод. И тысячи крепких, но до сих пор ленивых (поневоле) рук берутся за черную, тоже до той минуты малоэнергичную землю. И работа кипит, спасая от голодной смерти будущие поколения и доставляя миллионам людей продукт первой необходимости. Но чтобы построить завод, что нужно? Нужен капитал. Без него никак, ни с места. Капитал — это всеобъемлющий рычаг, без которого в настоящее время ничего нельзя двинуть. Что ж удивительного, что он в цене? Это закон спроса и предложения: на него большой спрос, и оттого люди, которые им обладают, дорожа т с я. И по этой причине они «жрут», что хотят. Тот, кому капитал нужен, говорит: «Пусть жрут, лишь бы дали денег, потому что я на его деньги полезное сделаю и тысячам людей будет на хлеб насущный». Я понимаю, что примитивное рассуждение подсказывает: «А на что его просить и ему проценты платить, ежели он один, а нас много, у него можно и силой взять». Это примитивное рассуждение и ведет к социальным революциям, со всеми их последствиями. Ну вот, у нас