Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

Но вся эта фантасмагория была творением ожившей в нем совести. В действительности, зная много лучше, чем кто бы то ни было, все убежища контрабандистов, он, в то время как погоня устремилась в разные стороны, пошел прямо в пещеру. Это было еще до того, как он узнал об убийстве Кеннеди. Глоссин считал, что таможенный мог попасть к ним в плен. Он явился туда с мыслью стать посредником, но увидел, что все находящиеся там охвачены тревогой и что та ярость, которая толкнула их на убийство, теперь у всех, кроме самого Хаттерайка, уступила место раскаянию и страху. Глоссин в то время был еще беден и весь в долгах, но уже успел приобрести доверие Бертрама. Зная слабый характер лэрда, Глоссин решил, что сумеет обогатиться за его счет, если только убрать наследника, так как тогда все состояние останется в руках лэрда, человека слабого и щедрого. Все это сулило ему такую выгоду и в настоящем и в будущем, что он согласился принять от перепуганных контрабандистов взятку, которую они ему предложили. И тогда он помог им и даже, должно быть, сам убедил их куда-нибудь увезти маленького Бертрама: тот ведь уже достаточно понимал, чтобы рассказать о кровавом преступлении, свидетелем которого он был. Чтобы заглушить сейчас укоры совести, изобретательный Глоссин мог найти только одно-единственное оправдание: он вспоминал, что искушение было тогда слишком велико. Все, о чем он только мог мечтать, предстало перед ним, и он увидел, что, заключив эту сделку, он сможет избавиться от невзгод, которые неминуемо должны были его постичь. К тому же он считал, что должен поступить так уже из одних соображений собственной безопасности. Он все же в какой-то мере находился во власти разбойников и теперь старательно убеждал свою совесть, что, если бы он отклонил предложения контрабандистов, то, может быть, не сумел бы спастись: помощь, как бы близка она ни была, могла запоздать, оставив его в руках тех, кому ничего не стоило убить человека даже и по менее значительному поводу.

Одолеваемый мучительными предчувствиями нечистой совести, Глоссин поднялся с постели и подошел к окну. Местность, которую мы описывали в третьей главе романа, была теперь покрыта снегом, и ослепительная белизна пустынного берега придавала океану мрачный свинцовый колорит.

Зимний, снежный пейзаж, как бы он ни был сам по себе прекрасен, в силу сочетания холода с безлюдьем и всей необычности подобной картины для наших краев, кажется нам и диким и унылым. Предметы, очертания, к которым привык наш глаз, либо совсем исчезли, либо до неузнаваемости изменились, и кажется, что глядишь на мир совершенно новый и незнакомый. Но совсем не такими мыслями был занят этот злой человек.

Взгляд его был устремлен на огромные мрачные стены старого замка, где в окнах неимоверно высокой и толстой башни мерцали два огонька: один горел в помещении, куда был посажен Хаттерайк, другой — в соседнем, где на ночь расположилась стража. «Убежал ли он, а если нет, то есть ли надежда, что убежит? Или эти люди, которые в обычное время не привыкли бодрствовать по ночам, теперь, как нарочно, не спят и сторожат его мне на погибель? Если он останется там до утра, его придется отправить в тюрьму; этим делом займется Мак-Морлан или еще кто-нибудь, в результате его узнают, уличат, и в отместку он меня выдаст!»

В то время как эти мучительные мысли проносились в голове Глоссина, он заметил, что в одном из окон свет стал слабее, как будто что-то темное и непрозрачное его загородило. Страшная минута! «Он скинул с себя кандалы! Он выламывает решетки в окне, они совсем ветхие и, конечно, поддадутся. О боже! Вот они упали вниз; я слышал, как они ударились о камни, и теперь этот шум разбудит сторожей. Черт бы побрал этого голландского увальня! Огонь опять ярко горит! Ну, конечно, они оттащили его от окна и теперь снова надевают на него кандалы! Нет! Это он только на минуту отбежал, когда падали железные прутья. Вот он снова в окне, и теперь свет едва виден — он уже слезает вниз».

Глухой звук, как будто что-то тяжелое упало в снег, возвестил о том, что Хаттерайк бежал, и вскоре Глоссин заметил темную фигуру, которая как тень кралась по заснеженному берегу и достигла того места, где была лодка. Новая беда! «У него не хватит сил спустить ее на воду, — подумал Глоссин. — Надо пойти помочь этому подлецу. Ну, наконец-то! Он оттолкнул лодку от берега, слава богу, вот уже и парус виден. Луна его озарила. Как раз и ветер попутный… Эх, поднялась бы сейчас буря да утонул бы он!»

Пожелав ему этого от всего сердца, он продолжал следить за лодкой, направлявшейся в сторону Уорохского мыса, до тех пор, пока уже больше не мог разглядеть ее темный парус среди мрачных волн, по которым она скользила. Довольный тем, что непосредственная опасность миновала, он уже без прежнего страха положил голову на подушку и успокоил сном свою нечистую совесть.

Глава 34

Так помоги мне, вызволи меняИз этой мерзостной кровавой ямы.

Велики были смятение и тревога сторожей на следующее утро, когда они обнаружили, что арестант бежал. Мак-Гаффог предстал перед Глоссином, осоловевший от страха и от выпитого за ночь вина, и получил строжайший выговор за упущение по службе. Потом гнев судьи ненадолго улегся, но, казалось, только затем, чтобы уступить место хлопотам по розыску беглеца. Поимщики, двинувшиеся по самым разным направлениям (кроме того только, которое избрал преступник), рады были убраться с глаз раздраженного начальника. Глоссин особенно настаивал на тщательном обследовании Дернклю, места, где нередко по ночам укрывались разного рода бродяги. Разослав, таким образом, во все стороны своих мирмидонян[197], Глоссин отправился сам окольным путем по Уорохскому лесу на свидание с Хаттерайком, от которого он рассчитывал там, на свободе, подробнее разузнать, как и при каких обстоятельствах вернулся на родину наследник Элленгауэнов.

Кидаясь туда и сюда, подобно лисице, которая старается сбить с толку собак, Глоссин устремился к месту свидания и принял все меры, чтобы запутать свои следы.

«Дал бы бог снегу, — подумал он, поглядев на небо, — да чтобы все кругом замело. Стоит кому-нибудь из сыщиков напасть на след, как узнают, где мы, и нас накроют. Надо спуститься к берегу и ползти потом под скалами».

Он не без труда сошел вниз по крутому спуску и пополз между скалами и надвигающимся приливом, то поглядывая наверх, не следит ли кто-нибудь за ним со скалы, то бросая беспокойный взгляд на море, нет ли там какой лодки и не видят ли его оттуда.