Женщина-трансформер - Елена Нестерина

– Видите? Это я, – сказала я, обращаясь к остолбеневшей журналистке. – Хотите, полетаю?

Я сделала круг над рядами кресел, опустилась на спинку одного из них. Рядом с девушкой.

– Потрогайте. Я – настоящая. – Я раскрыла крыло.

Слёзы уже не стояли в глазах девчонки. Они дискретными дорожками дёрнулись вниз по её щекам. Девчонка улыбалась. Очень она красивая. Вот бы сфотографировать – именно так выглядит аллегория восхищённой радости.

– Здорово?

– Здорово!!!

– Я не знаю, почему я такая и что мне за это будет, – честно, честнее некуда, призналась я. – Но вот превращаюсь. И летаю. Да, это я у вас тут летаю. Мутант – это я. Оборотень, если вас это не пугает. И даже не знаю, что с этим делать. Чуть не убили один раз. Но что ж теперь – не летать? Ведь хочется.

– Да, вы чудо, чудо…

– Спасибо. Но уж не говорите никому… Вы ведь обещали. Шантажировать вас вашими же словами я не могу – что после того, как вы увидели сверхптицу, вам будет счастье. А если разболтаете, то не будет… Это низко. Поэтому просто не говорите, хорошо?

Девчонка замотала головой.

– Я и сама это понимаю! И никому не скажу!

– Ну и хорошо. – Я положила крыло ей на плечо. – Тогда так: я как-нибудь вам позвоню и проконтролирую, как там ваше счастье. Вступило в действие или нет. Договорились?

– Да!

– А теперь смертельный номер. Обратное превращение. Сейчас я и обнажусь. Но ненадолго, я быстро одеваюсь. Приготовились. И…

Я подлетела к своим тряпкам, оставшимся на ярко освещённой сцене, сложила крылышки, треснулась об сцену от всей души, сверкнула голой задницей. И начала натягивать трусы и колготки.

… – Счастливо вам! И всего, всего хорошего! – Мы прощались на крыльце. – Пишите книжку. Но сначала лучше – большую статью в вашу газету. Убедите всех читателей художественными методами, что у вас тут просто такие дивные края, и поэтому из-за осенней красоты природы и отлёта птиц у русского народа и родились легенды, подобные этой – про птицу с человеческим лицом. И что поэтому зимой всё это тоже продолжает мерещиться поэтической славянской душе.

– Конечно, конечно! – в восхищении, граничащем с прострацией, соглашалась со мной девчонка. – Какая же вы умная, как здорово всё придумали!

Ну так а кем я работала-то? Чем занималась? Впариванием всякой байды в мозги населению. Так что чего ж тут умного. А сейчас хочешь не хочешь, а что-нибудь придумаешь. Чтобы хоть как-то себя обезопасить.

Я весело улыбнулась талантливой девчонке, зашагала в сторону Глебовой машины. И махала рукой, махала.

Но мне было невесело. Дела обстояли паршиво. Целый портфель фактов, подтверждающих моё существование, не давал покоя.

Как вот мне быть – летать или не летать? В смысле здесь.

Глеб тоже не знал ответа на этот вопрос. А пока вывозил меня в лес и только там выпускал в небо.

Восьмое марта как началось в Ключах двадцать третьего февраля, так и закончилось одиннадцатого. Марта в смысле. Закончилось вместе с самогонкой. Даже на Новый год так не пили, а тут вдруг как лихоманка какая-то напала. Видимо, совсем за зиму народ заскучал. Бросили учиться студенты, чкались по деревне вместе с теми, кто попадался под руку, мрачно пили механизаторы, которым всё равно больше делать было нечего. Пил Лёха, которого Нинка била за это и закрывала в бане. Пил дядя Коля-ветеринар. Только доярки как-то держались. Да мы с Глебом. Потому что пропадали на конюшне – а там пьяных не любят. Он учил меня ухаживать за лошадьми, этими красивыми пугливыми животными, седлать-рассёдлывать, запрягать-распрягать. Мы с ним катались верхом. Да уж, это оказалось труднее, чем я думала. Хорошо, что Бекеша, на котором я училась ездить, был умным и добрым коняшкой. Меня, всю такую неуверенную в себе, слушался. Глеба слушались и все остальные, даже здоровенные свежекупленные заводчиками молодые кони будённовской породы, на которых все смотрели, а ездить не решались. А я же не знала, что можно в общении с лошадьми, что нет, и потому проявляла нерешительность. Молодые будённовцы или какой-нибудь вредный ахалтекинец Архар меня уже точно скинул бы и затоптал, когда я по леваде круги нарезала, стараясь достичь взаимопонимания. Все лошади были уже давно в этом бизнесе, а потому понимали гораздо лучше меня разные нюансы, так что выделываться и орать на них я считала неприемлемым. Благородный, хоть и беспородный Бек это учитывал – за что я была ему морковно-сахарно благодарна. И галоп – эта славная быстрая скачка, похожая на полёт, – у него был замечательным, ровным и быстрым. Я понимала людей, любящих конный спорт – ведь, мчась на лошади, они создавали себе иллюзию того, что они летят. Давно начали создавать – ещё с древних-предревних времён, когда коней приручили.

Глеб прекрасно ездил – его в кино можно было показывать, такой смелый красавец. И учил меня хорошо, так что скоро я стала уверенным пользователем и каталась не только на Бекеше.

А я заставляла Глеба делать упражнения, выправляющие дефекты речи. Звук «г» мы наладили в момент. Это ерунда оказалось – говори себе везде «к» вместо «г», а там привыкнешь. Глеб привык. И говорил. А вот с «з» и «с» получалось хуже. Радовало одно – Глеб старался. Растягивал губы, смыкал зубы, прятал за них язык. По сто, по тысяче раз повторял «Сармизегетуза, старый сказочник в рейтузах», «Солнце садится за старую заводь»… Всё у него получится, я уверена.

Как мы жили? Да замечательно. Быт без удобств – это, конечно, не для слабонервных. Это рай даже не в шалаше, зимой в шалашах не живут. Ха, а я и не знала, что так, оказывается, неприхотлива. Но, выходит, правда, – человеку, когда у него счастье, надо очень мало. У меня, например, даже холодильника не было. Да и остальное всё такое, что мама не горюй. В помещении холод к утру, вода в вёдрах у двери замерзает – печка тепло плохо держит. Электрическая плитка в одну блин-конфорку, еда самая простая, баня раз в неделю, а остальное мытьё сколько угодно, но в тазу. И ничего, всё равно хорошо. Даже в конкретный мороз мы катались на санках, наморозили ледянок и шуровали на них с горы. А когда ненадолго наступила оттепель, через пару дней, правда, сменившаяся недетским морозом, я летала беззагонно, дорвалась, что называется – ведь в мороз у меня дыхание в воздухе перехватывало, ничего приятного.

Глеб много работал, а я жила активной домохозяйкой – бесподобное удовольствие! Меня даже дрова и тазы эти не бесили, и что дома можно ходить не в пеньюаре каком-нибудь, а только в двух свитерах и валенках (по полу свистало) – сущая фигня. И как люди в благоустроенных квартирах ругаются на бытовой почве? А мы в каморке папы Карло веселились. Наверное, у нас с Глебом просто неконфликтные характеры оказались. Хотя я про себя бы так не сказала. Повоевать с кем-нибудь я никогда раньше не упускала случая. Мне казалось, что в бою я смогу всё отстоять. Что, кстати, и правильно. Но чего воевать с человеком, которого любишь и который нравится во всём? Мы и не воевали – может, потому, что пыл растрачивался в тяжёлой борьбе с трудностями: то холод, то дрова, то насос на ферме от мороза лопнул, то бык вырвался на улицу и обезумел, то ещё что-нибудь.