Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

военных действий. Разве не могло случиться, что, навалившись на слабые силы Меншикова, союзные армии на его плечах вошли уже в Севастополь?

Поэтому намеренно не сразу отозвался, попеременно глядя на сыновей, точно мысленно прощаясь с ними:

– Поездка на театр военных действий, конечно, может вам принести много пользы… Ты, – обратился он к Михаилу, – со временем должен будешь стать во главе артиллерийского ведомства. А ты, – он кивнул подбородком в сторону Николая, – во главе инженерного. Вам обоим надо знать, что введено нового у них, как идет дело у нас… Я не против вашей поездки к Горчакову, в Бессарабию.

– К Горчакову? – разочарованно протянули оба сразу. – А какие же военные действия возможны у Горчакова?

– Только этого и не хватало, чтобы еще и Горчаков открыл военные действия, – зло отозвался Николай. – Слава богу, у него пока спокойно, и вы можете присмотреться там на месте, как делается война. Воевать хорошо можно только тогда, когда война подготовлена хорошо.

– А разве Горчаков хорошо подготовил войну? – улыбнулся Михаил.

– Может быть, он умеет хорошо подготовить войну, но воюет, как известно, плохо, – поддержал младшего брата старший.

– Но зато он, кажется, единственный порядочный человек на всю Южную армию! – повысил голос Николай, но тут же отошел, добавив уже гораздо тише: – Я напишу ему, что вы хотите поехать к нему в действующую армию.

– А в Крым ехать сейчас даже и опасно, – заговорила возбужденно Елена Павловна, – потому что… неизвестно ведь, что там такое делается теперь.

– Прибыл курьер от Меншикова, привез донесение, что… десантной армии оказано сопротивление, очень чувствительное для союзников, – явно выбирая выражения, сказал Николай.

– Ах вот как! – Елена Павловна радостно сложила ладони, как для аплодисментов. – Это очень утешительно!.. И что же теперь Меншиков?

– Будет защищать Севастополь с суши, пока подоспеет четвертый корпус от Горчакова… А там милые гости должны будут убраться восвояси.

Николай говорил это не столько для Елены Павловны или своих сыновей, сколько для себя самого: хотелось звуками своего спокойного, уверенного голоса убедить себя, что именно так и будет и что шагающего теперь по степи суворовскими маршами четвертого корпуса достаточно для того, чтобы десант союзников рассеялся, как мираж.

– Вот они, истинные известия из Севастополя! – Елена Павловна блеснула глазами, сжимая в кулаки красивые руки. – А разные негодные люди в Петербурге уверяют, что Севастополь уже взят не то вчера, не то два дня назад!

– Ка-ак так взят Севастополь? – Николай поднял голову и плечи. – Кто-о смеет распускать такие подлые слухи?

Елена Павловна всплеснула руками:

– Невозможно! Это невозможная низость! Но как только появится в «Северной пчеле» официальное сообщение, все эти слухи исчезнут, конечно.

– Они не должны возникать – что там исчезнут! – крикнул, уже не сдерживаясь, Николай. – За распускание подобных слухов – в Сибирь подлецов! – перешел он на русский язык, как более сильный и подходящий к моменту. – Это дело столичной полиции – брать за шиворот всякого, кто только повторяет подлейший этот слух!.. Войска Меншикова отступили в полном порядке!.. Потери наши ничтожны! Укрепления возведены! Орудия везде поставлены. И пусть-ка сунутся эти господа к Севастополю! Им устроят такой салют, что они едва ли унесут ноги! Да, они не унесут ног: Севастополь будет для них могилой!.. Могилой, да!

Он был бледен от возбуждения. Резко отставив стул, он поднялся и выпрямился, как в строю. Все встали вслед за ним, хотя обед еще не был окончен. Даже кроткая Нелидова осуждающе глядела на излишне болтливую Елену Павловну.

Император ушел к себе в кабинет, откуда тут же распорядился послать за князем Долгоруковым и петербургским генерал-губернатором.

III

Было уже поздно, когда отпустил Николай спешно прибывшего Долгорукова. Он все пытался сквозь осторожные официальные слова военного министра добраться до его мыслей там, в глубине души, о положении русского дела в Крыму, но Долгоруков умел хорошо владеть собою и говорил только то, что могло ослабить тревогу царя, а не усилить.

По его словам, слухи о падении Севастополя до него не дошли; если же их кто-нибудь в Петербурге придумывает и распускает, то это скорее всего французы-куаферы или француженки, содержащие великосветские ателье мод.

Доводы Долгорукова относительно того, что скорее, чем ехал курьер Меншикова, штабс-ротмистр Грейг, никто бы доехать из Севастополя до Петербурга не мог, электрического же телеграфа в южном направлении не существует, конечно, являлись вескими для царя, но он знал эти доводы и сам и десятки раз приводил их самому себе.

Однако он не забывал и того, что стоустая молва, обходя почтовые тракты, способна лететь гораздо быстрее всех курьеров, а главное – были налицо все основания для такой молвы. Привыкший только отдавать приказания, а не выполнять чужую волю, самодержавный монарх России упрощал все расчеты, связанные с передвижением армий: в его мозгу они двигались неудержимо быстро, – просто для них даже и не существовало никаких препятствий. Это относилось прежде всего к армиям союзников, победителей на Алме, так как английские и французские пехотинцы были гораздо легче оснащены, чем русские, – значит, способны к более быстрым маршам.

Известию, привезенному Грейгом: будто союзники не преследовали отступающие русские полки, – он не то чтобы не верил, но это просто не укладывалось в порядок его мыслей. Раз одержан успех, его необходимо развивать без промедления – так учила тактика, – а если Грейгу не встретились союзные войска на дороге к Симферополю, то потому, конечно, что они шли морским берегом, если даже не перевозились на судах, что было бы вполне разумно с их стороны.

Прямолинейный ум Николая предполагал такую же прямолинейность и у Раглана и Сент-Арно.

Между тем в прямолинейность заявлений заграничных газет о том, что союзники направляют удар на Севастополь, он не верил, считая, что это только военная хитрость – дать газетам заведомо вздорный план войны, чтобы усыпить его внимание на Кавказе, который, несомненно, станет театром военных действий: как же можно не поднять восстания горцев, у которых есть такой вождь, как Шамиль? Как же можно не усилить мощным десантом турок около Батума, зная, что Черноморский флот заперт в Севастопольский бухте?

От себя самого Николай не мог скрыть, что его обошли, перехитрили, одурачили; что, если бы он дал больше веры записке Меншикова, посланной ему еще в конце июня, и подкрепил бы его хотя бы корпусом, Севастополь был бы в безопасности, а теперь… все говорило за то, что слухи, дошедшие до болтливой Елены Павловны, может быть, и вполне правдивы.

Что Севастополь почти не укреплялся с Южной стороны, Николай знал; в то, что его могли укрепить хорошо за несколько дней, он, когда-то занимавшийся саперным делом, не верил. Сокрушительный штурм армии союзников и позор падения твердыни и оплота