Таежный бродяга - Михаил Демин

И еще одна, не менее странная личность повстречалась мне в этих краях — только уже не в тундре, а в горах, в верховьях Яны, у ее западного притока, Сарманга.

Тайга там тихая, малолюдная, дремучая. Она не густа, но богата всяческой дичью. А климат сравнительно мягкий — много мягче, к примеру, чем в Верхоянской долине.

Есть в окрестностях Сарманга немало ущелий, доверху заваленных сугробами и словно дремлющих в пышных пуховинах. Над ними разливается голубоватое снежное сияние, и дышится там легко! И крепко — до головокружения — пахнет свежей хвоей, густым смоляным настоем.

И в одном таком хвойном урочище — в голубой первозданной глуши — я случайно набрел на занесенную снегом избушку.

Я постучался. Дверь отворил высокий бородатый старик. Он оказался русским, и жил, судя по всему, один.

В комнате яростно топилась печь, но помещение не проветривалось, и было здесь душно, надымлено, смрадно. Пол засевал мусор, на столе громоздилась грязная посуда, постель стояла смятой и неприбранной.

Да и сам старик тоже выглядел каким-то запущенным. Мысленно я сразу же окрестил его «отшельником». Был он космат и нечесан, в неряшливой бороде, в несвежей рубахе без пояса. И ходил по избе босяком. Длинные черные нестриженные ногти на его ногах перекрутились штопором и загнулись на манер когтей. И когда он ходил, то стучал ими об пол по-собачьи.

Мне стало неуютно, нехорошо… И я решил не застревать в этом доме надолго. Но затем мы разговорились — и время потекло незаметно.

Отшельник достал бутылочку. Сполоснул стаканы. Поставил на стол закуску. И мы выпили. А немного спустя еще… И я, озирая комнату, спросил:

— Вы давно уже тут?

— Нет, не очень… Я раньше в Забайкальи проживал, а до того — в Красноярском крае, на Енисее.

— Значит, вы все время движетесь на Восток, проговорил я задумчиво. — А откуда — простите?

Я знал, что веду себя невежливо. По сибирским правилам знакомство, нельзя начинать с таких вопросов. Я ведь интересовался деталями биографии, а здесь ее «трогать» было не принято! Во всяком случае — так вот, сразу, напрямик… Но удержаться я не мог, слишком уж старик заинтересовал меня. И кроме того, я чувствовал, что он — не сибиряк, не настоящий таежник.

— Я вообще-то с Запада, — вздохнул он, — с Украины. Там, на Юге, вырос и учился, а впоследствии и сам учительствовал.

— Так вы — учитель?

— Да. Был. Теперь-то уж я на пенсии.

Ответ его удивил меня чрезвычайно, учителей я не такими представлял! А впрочем, язык у него правильный, книжный, — погодя, отметил я, — вполне интеллигентный язык! Что ж, в жизни случается всякое. Может, с ним беда какая-нибудь стряслась? Или же это — бывший лагерник, старый ссыльный? Долго страдал, опустился…

— Далеко же вы забрались, — сказал я. — Мне кажется, у нас сходные судьбы… Я ведь сам отбыл срок на севере и недавно только освободился.

— Вы думаете, я из лагерей? — он поднял брови. — Нет, все гораздо проще! Или, если хотите, сложнее. Я жил весьма тихо, покойно. Хотя и размышлял о многом. И многое видел, замечал… И пришла пора, когда я понял: надо спасаться, бежать.

— Бежать — от кого?

— От цивилизации.

— Зачем?

— Затем, что она сгнила, почти уже распалась. Мир наш агонизирует, неужто вы сами не понимаете? И агония эта завершится ужасающей катастрофой. И скоро, учтите, очень скоро!

— О чем это вы, — о Страшном Суде? — спросил я. — Об атомной бомбе?

— Называйте, как хотите, — усмехнулся он, — я, кстати, неверующий… Но бомба эта действительно — Страшный Суд, данный нам за грехи наши! В сущности, атомный распад явится естественным продолжением уже существующего распада — морального и этического. Распада нравов, распада всех норм… Станет его заключительной фазой!

— И вы, значит, в предвидении катастрофы, решили укрыться здесь?

— Здесь очень удобное место! Я долго искал такое… Война сюда не придет. Ну, рассудите сами: какой же смысл бомбить голую тундру, пустынную тайгу? Эта часть континента гораздо более отдалена от цивилизации, чем, скажем, Африка.

Мы еще выпили. Потом я сказал:

— В атомной войне самое страшное — не столько бомбежка, сколько радиация, всякие там осадки… А от них не скроешься.

— Это тоже учтено, — оживился отшельник. — Смотрите! — Он сложил ковшиком ладони. — Яна здесь — на самом дне. Ее с запада защищает Верхоянский хребет, с востока — хребет Черского. На юге высится мощная гряда Сунтар-Хаята. Остается открытым только выход к морю, но там ветер дует, в основном, вдоль побережья. Ну, а все прочие ветры разбиваются о круговой барьер… Так что радиация, как видите, никогда сюда не проникнет!

Бутылка опустела. Старик принес новую. И вдруг воскликнул — с каким-то мрачным торжеством:

— Погибнут все! До единого! Жизнь сохранится только здесь, да еще, наверное, в Гималаях…

И разлив водку по стаканам — он высоко поднял свой:

— Выпьем за это!

Пить за это мне поначалу не хотелось. Но я уже захмелел, ослаб, затуманился. Из тумана выплыли картины прошлого… И вспомнив все свои неудачи и бедствия, я воскликнул:

— Ладно! Черт с ним! Мир действительно прогнил — и пусть он пропадет, испарится…

— Нет, нет, — поспешно возразил отшельник, — я пью за другое.

— За что же? — удивился я.

— За то, чтобы жизнь все-таки сохранилась тут, осталась.

— Ага. — Я задумался на миг. Но почему только тут? Может, найдется еще одно укромное место, где есть издательства, где выходят книги, журналы?

Мы были, к тому времени, уже на ты. И старик сказал мне строго:

— Не болтай чепухи! Какие еще книги? Планета будет очищена полностью.

— Я так не согласен, — проговорил я. — Ведь должен же я осуществить свою идею…

— Поздно! — мотнул бородой отшельник.

— Поздно? — я всхлипнул и пригорюнился. — Ты уверен?

— Абсолютно.

— А сколько времени ты уже ждешь этого Светопреставления?

— Да уж лет восемь…

— Вот видишь! Может, так оно и дальше потянется, а?

— Нет, теперь уже скоро, — объявил старик. И потянулся, сопя, к бутылке. — Это все, как горный обвал. — Он плеснул водку в стакан. — Начинается медленно, неприметно. Затем набирает силу, растет, и рушится уже неудержимо. И погребает под собою все. — Тут он выпил залпом и замер, не дыша; глаза его округлились, вышли из орбит. — И мы уже, в сущности, погребены… Лавина — над нашими головами!

Вот так мы сидели и пили — за гибель цивилизации, за Конец Света.

— Я сказал:

— Ты бы хоть приготовился, что ли. Прибрался бы, навел бы порядок в доме… Все же такое событие!