Hermanas - Тургрим Эгген

В добавление ко всему, сказала майор Кантильо, они собирались осудить меня за кражу государственной и народной собственности, а также за то, что я обогатился незаконным способом. Я также нарушил закон, предоставив неверную информацию с целью получить квартиру большей площади.

При желании я мог, учитывая собственные интересы и интересы других (в первую очередь Миранды и Ирис), подписать заявление, которое они подготовили. Она протянула мне стопку бумаг и ручку и попросила внимательно все прочитать. Я сказал, что слишком утомлен морально и физически, чтобы читать это здесь и сейчас, но готов взять документы с собой в камеру и изучить их там. Она забрала у меня бумаги. Я запротестовал, но майор Кантильо сказала, что я смогу снова их увидеть, когда захочу сотрудничать.

Потом она спросила, есть ли у меня вопросы. У меня были вопросы. Я поинтересовался, когда смогу поговорить с адвокатом.

Раньше я понятия не имел об этом. Международная общественность критиковала наше государство за длительное содержание людей в предварительном заключении без предъявления обвинений или вынесения обвинительного вердикта суда. Теперь в некоторых случаях все происходило наоборот. Мое дело было одним из таких. Вскоре я понял, что они собирались провести очень быстрое судебное заседание, вынести приговор, запереть меня и потерять ключ. Времени на подготовку защиты было крайне мало.

За день до суда, через четыре дня после моего ареста, мне в первый раз разрешили встретиться с защитником. Позже я узнал, что мне несказанно повезло, потому что многие обвиняемые впервые видели своего адвоката за десять-пятнадцать минут до начала судебного заседания. Моего звали Эусебио Векслер, он был пожилым человеком, лет шестидесяти. Мне показалось хорошим знаком то, что юридическое образование он получил до революции, и мне понравился сам Векслер. Под немного чудаковатой внешностью, растрепанными и спутанными седыми волосами и постоянно замызганными кривыми очками скрывался острый ум и, что еще важнее при сложившихся обстоятельствах, здоровое чувство юмора.

Мне не разрешили встретиться с ним в отдельной комнате. При нашей беседе присутствовал агент Наварро. Он не прерывал нашего разговора, но делал записи и постоянно напоминал о своем присутствии покашливанием. В таких условиях было трудно выработать независимую стратегию защиты, да и сама идея «независимой стратегии» слегка противоречит принципам функционирования нашей судебной системы.

В международной прессе часто пишут о «фарсовых процессах». Мы были участниками такого фарса. На Кубе вся судебная система превратилась в комедию положений, которая идет уже много сезонов подряд: шутки устарели, и над ними больше никто не смеется. Только после того, как я прожил некоторое время за границей и у меня появилась возможность сравнивать, я осознал, что наша судебная система является всего лишь пародией на правосудие.

Эусебио Векслер был первым, кто объяснил мне правила игры. Мы сидели в комнате свиданий, где было не меньше сорока градусов жары. Ему пришлось снять очки, потому что через них все равно ничего не было видно.

— Первое, в чем ты должен отдавать себе отчет, — сказал он, — это в том, что все обвиняемые будут осуждены. Моей целью, как твоего защитника, является не твое освобождение, а присуждение тебе самого короткого из возможных сроков.

— Все? — спросил я с недоверием.

— Да, с небольшими исключениями. В политических делах вроде твоего по статистике сто процентов обвиняемых получают сроки. Никогда не случалось такого, чтобы обвиняемый в контрреволюционной деятельности не получил срока.

— А почему так?

Он бросил взгляд на Наварро.

— Потому что следователи, ведущие такие дела, очень способные и не допускают ошибок, — сказан Эусебио Векслер.

А потом он мне подмигнул. Это был знак бессилия, знак, говоривший мне, что, если бы это было возможно, он был бы на моей стороне. Он хотел сказать, что борьба всех добрых сил против этого аппарата совершенно бессмысленна. Зачем же мне тогда защитник? Это был очень хороший вопрос, гораздо лучше, чем мне казалось раньше.

Все адвокаты работают на государство (частные адвокатские фирмы были упразднены в 1973 году). Все юристы должны состоять в ONBC[71], профсоюзе, подконтрольном коммунистической партии через министерство юстиции. Чтобы стать членом ONBC, требуется, чтобы юрист «имел моральные убеждения, соответствующие принципам нашего общества», что делает невозможным для диссидентов работать в этой профессии. Критиков системы не могут защищать критики системы.

Векслер посоветовал мне первому подать голос и признать не самые важные обстоятельства. Он сказал, что, если я признаюсь в «неуважении» и «незаконном сговоре», я смогу избежать более серьезных обвинений, таких как «вражеская пропаганда». Если я буду отвечать в суде строго по делу и не вздумаю выступать с политическими речами в свою защиту, то останется только свести к минимуму обвинения в воровстве и других мелочах. Если нам это удастся, то мы можем легко отделаться. А мне разумнее всего было бы помалкивать на протяжении всего процесса.

— Никаких политических речей в свою защиту? — спросил я.

— Нет. Это будет воспринято как отягчающее обстоятельство. Как будто ты не раскаялся.

— У меня галлюцинации или когда-то в школе меня учили, что наша революция основывается на политической речи в свою защиту?

— Да… позволь заметить, что лично я прекрасно понимаю твою иронию. Но я рассказываю о происходившем на процессах, подобных твоему, и о том, чего ты можешь ожидать. Тебе все равно ни за что не позволят договорить до конца, а если ты не сдашься, они очистят зал суда и дадут тебе дополнительный срок за пренебрежение и неуважительное отношение к суду.

Над этим я на несколько минут задумался.

— Думаю, «ирония» — это слишком слабо сказано, — сказал я. — Вы говорите, что в обществе, которое построил Фидель Кастро, у него самого никогда не было бы возможности произнести речь «История меня оправдает»?

— Ну, если ты так хочешь заострить на этом внимание, то… да.

Векслер улыбнулся, и в улыбке его была печаль. Он многого не мог сказать. Он не мог поведать, как чересчур активным защитникам в политических делах угрожали и как их травили. Он не мог поведать, что на кону стояла не только моя жалкая шкура, но и его собственная. Это была улыбка человека, который видел истинное лицо системы и знал, что профессия, которую он избрал в молодости (как и молодой Фидель Кастро, они были почти ровесниками), превратилась в злую пародию, и который понимал, что у него не хватит ни возможностей, ни смелости что-то с этим сделать. Мы прекрасно понимали друг друга, говоря об иронии.

— А ты вообще-то знаешь, откуда взялась фраза «История меня оправдает»? — спросил он.

— Нет, если честно, не знаю.

— Я расскажу тебе. А Фидель, кстати, никогда этого и не скрывал. Это из книги Адольфа Гитлера «Mein Kampf[72]».

Мы посмеялись над этим. Наварро был раздражен, он прервал нас и поинтересовался, закончилась ли наша беседа. Нет, нет! — запротестовал Векслер. Я спросил, разговаривал ли он с Мирандой.

— Недолго, — сказал Векслер.

— Ее вызывали на допрос?

— Да, они с ней беседовали. Не думаю, что это как-то повредило твоему делу. Как я понял, государственный обвинитель не будет вносить ее в список свидетелей, а для тебя это хорошо.

— О чем это вы? Разве Миранда не должна быть свидетелем с нашей стороны… со стороны защиты? — спросил я. — Она лучше всех меня знает.

— У защиты не будет свидетелей, — отрезал Векслер.

— Почему?

— Потому что, как показывает практика, в подобных делах невозможно добиться надежных свидетельских показаний.

На этот раз ему не надо было мне подмигивать. Я понял, о чем речь. Неверно называть это трусостью: если жизнь человека угрожает превратиться в ад, если он может обречь себя на постоянные придирки, длящиеся неделями, а то и годами, то не так-то просто заставить его сказать несколько хороших слов о контрреволюционере. На самом деле гораздо интереснее было посмотреть, кто будет свидетельствовать против меня, и угадать, почему они это сделали.

Я спросил про «заявление», которое мне предложили подписать и которое мне не удалось прочитать.

— Не подписывай, — сказал Эусебио Векслер. — Речь идет о подготовленном признании, и даже если оно выглядит невинным, то можно легко запутаться в формулировках.

Поэтому, когда он ушел, я отказался читать и подписывать бумаги. Это стоило мне дополнительного сеанса истязаний, но поскольку следующим утром мне предстояло участвовать в судебном заседании, меня не сильно отделали.

В ту ночь мне снилась Ирис. Она выросла, но у нее осталось детское личико. Ирис была одета в форменную рубашку и синюю мини-юбку, как у майора Кантильо. и она бросала мне в лицо гневные вопросы: «Да-да-да-да-ДА?! ДА??!»