Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами - Шонесси Бишоп-Столл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помимо прочего фильм косвенным образом заставил нас воспринимать утреннее бедствие как нечто в порядке вещей. Он установил настолько высокую (или низкую?) планку (пусть и вымышленную), что в сравнении с ней обычное человеческое похмелье стало казаться относительно безобидным явлением. Более того, он стал новым эталоном для уже было устаревшего жанра похмельных историй.
Даже десять лет спустя любой поиск по запросу «hangover» («похмелье») начинается с упражнений по серфингу в море рекламы, рейтингов и блогов о трилогии «Hangover» («Мальчишник в Вегасе»). И даже если вам удалось выбраться на берег, вы оказываетесь в окружении рецептов от похмелья и откровений, большинство из которых опять-таки ссылаются на фильм и соотносят с ним свой частный опыт. А когда вы упираетесь в бесконечную гряду репортажей о предсвадебном похмелье, то и тут почти никогда не обходится без отсылок. Можно с уверенностью сказать, что не было еще в истории человечества столь обширного материала о блюющих в церкви людях.
Стоит отметить, что своим беспрецедентным и повсеместным успехом «Мальчишник в Вегасе» отчасти обязан хеппи-энду и все-таки спасенной свадьбе. В жизни, конечно, так случается не всегда. Даже среди водоворота невзгод, ежедневно освещаемых британским таблоидом The Sun, одной из самых удручающих историй остается свадьба Шивон Уотсон.
Все началось с того, что Шивон проснулась в номере неизвестной ей дешевой гостиницы в 12:30, когда до запланированного венчания оставалось полчаса. Ошарашенная этим обстоятельством, она добралась до ванной, где ее вырвало, после чего она немедленно отключилась еще на час. Всего за каких-то 60 минут, пока она прижималась к кафельному полу румяной щечкой и по-детски пускала слюни, жизнь ее круто изменилась.
Можно только представить, каково это: прийти в себя, неуверенно встать, затем взглянуть на электронные часы на прикроватном столике и увидеть, что там за цифры…
Родители Шивон много лет трудились и откладывали сбережения, чтобы у их дочери была волшебная свадьба – венец всех восторженных чаяний и надежд на будущее, которые только рождало ее воображение. В последние месяцы Шивон не могла уснуть – но не от переживаний, а от предвкушения. Она представляла всё в мельчайших подробностях, даже речь отца вплоть до глупых шуток, которые он позволил бы себе, переполненный гордостью за дочь. Будущее казалось безграничным, восхитительным и таким близким, что она смеялась и плакала, лежа в кровати, – от одной мысли об этом дне.
И вот он наступил. И все пропало.
А ведь Шивон особо и не выпивала, алкоголь ей даже не нравился. Но еще меньше ей нравилось разочаровывать людей, поэтому она сдалась на уговоры подружек и устроила девичник накануне торжества. Напитки казались довольно легкими… но уже после второго девушка опьянела, впервые в жизни. А после четвертого сознание отключилось. Теперь никто уже и не узнает, что случилось потом, как она отключилась в гостиничном номере и как вообще оказалась там, а не на собственной свадьбе.
Спустя какое-то время Шивон вышла из гостиницы и пошла. От ужаса она все шла и шла – куда глаза глядят, без отдыха и воды – целых пять часов, пока родственники, друзья и местная полиция искали ее по всему городу. И хотя на закате она все-таки пришла, счастливого финала не случилось.
Жених с ней порвал, а родители далеко не сразу разрешили ей вернуться домой. Мечты о свадьбе и будущем были так прекрасны – и все пошло прахом.
«Поверить не могу, что я все испортила, – говорила Шивон репортеру The Sun, – из-за какой-то лишней пина колады».
Когда ящерицы пьют из твоих глаз (а ты все равно возвращаешься в Вегас)
Просмотр «Мальчишника в Вегасе» похож на сеанс аверсивной терапии Павлова: меня трясет под мокрыми полотенцами, я смеюсь и отхаркиваю остатки желчи. Когда я смотрю фильм по второму кругу, моя подруга возвращается с предсвадебного ужина.
«Тебе точно понравится этот фильм», – говорю я.
«Ты точно должен быть мертв», – отвечает она. И мы обнимаемся.
Конечно, она права. Именно поэтому даже худшее похмелье способно опасно окрылять – это ощущение сродни тому, что испытываешь после драки или когда выходишь из-за покерного стола, проигравшись в пух и прах. Ты вроде бы должен быть мертв, но почему-то все еще жив. И на какое-то время, пока длится болезненное послевкусие, все кажется возможным.
После свадьбы мы вместе отправимся по шоссе 66 в Лас-Вегас и сядем на самолет домой. А пока моя любимая смотрит «Мальчишник в Вегасе» и моя ладонь покоится на ее животе. Я еще не знаю этого, но в следующий раз я окажусь в этой пустыне уже отцом-одиночкой, похоронившим друга, с контрактом на книгу, которую предстоит написать, новой девушкой, с которой предстоит расстаться, и забронированным местом в «Похмельном раю».
Десятый перерыв
Похмельный писатель
«Для того чтобы существовало искусство, – писал Ницше, – необходимо одно физиологическое предусловие – опьянение»[160]. Или, как за пару тысяч лет до него выразился Гораций: «Стали с утра уж вином попахивать нежные музы»[161].
Это никогда не было секретом, а теперь уже настолько избитый трюизм, что сам сэр Кингсли Эмис в величайшем из когда-либо написанных сочинений о похмелье снизошел до него, только чтобы развенчать. Он предположил, что писатель извечно пьян не из-за своей артистической натуры и не потому, что того требует творческий процесс; просто «они могут себе позволить большую часть дня не работать, чтобы справиться с мучительными последствиями».
Конечно, в этом утверждении есть капля истины. Для таких, как лорд Байрон, леди Вулф, сэр Конан Дойл и сэр Эмис, в нем есть даже капля Клико. Но для таких простых ребят, как Буковски, Хайсмит и Карвер, дело обстоит совершенно иначе. То, что «могут себе позволить» одни, для других – вопрос выживания. Цитата Ницше – это философский фотонегатив трезвенника Плиния, который тщеславно заявляет, что пьяницы «теряют не только вчерашний, но и завтрашний день». А если этот пьяница еще и писатель, то, погружаясь в темные глубины, он готов пожертвовать комфортом, безопасностью и самим закатным солнцем – лишь бы описать обитающих там чудовищ.
«Писатель выходит из рабочего кабинета, как сомнамбула. У него пересохло в горле. Ему хочется выпить. Он не может не выпить!.. – писал Роальд Даль. – Он делает это, чтобы придать себе веры, надежды и храбрости. Только
