Новый Мир ( № 3 2009) - Новый Мир Новый Мир

Главный парадокс фильма состоит в том, что доктор Поляков — эта растерзанная морфием кукла-марионетка — alter ego автора. Он так же талантлив, у него так же все получается, он пользуется любовью и признанием и так же не ведает, за что зацепиться и как заставить себя жить дальше, не прибегая к искусственным возбудителям. Поэтому Балабанов своего героя не осуждает, жалеет и даже отпускает ему все грехи руками священника, молча накрывшего доктора епитрахилью в пустой, раздолбанной церкви за полчаса до того, как он застрелится в кинотеатре.

Для Балабанова морфий — это кино. Финал, — словно авторская подпись в нижнем углу картины. Герой кончает с собой, сидя на лавке в толпе гогочущих матросов, глядя, как по экрану дрыгается и скачет пышная дама в купальном костюме. Поляков делает себе последний укол, вдруг включается в общий бессмысленный гогот и, отсмеявшись, спокойно достает пистолет и стреляет себе в шею. Падает. Сосед, небрежно стряхнув кровь и мозги, не повернув головы, продолжает ржать и пялиться на экран до тех пор, пока не появляется титр: “Конец”.

Кино — иллюзия, замена жизни, не жизнь — не смерть. Поскольку что жизнь, что смерть — все равно, а Балабанов умирать покуда не собирается, он как бы расписывается, что будет и дальше снимать кино, по мере сил и таланта выплескивая на экран свою мизантропию, свое отчаяние, свою тоску от невыносимой внутренней пустоты.

А если говорить о том, как трактуется в фильме тема интеллигенции, то Балабанову, по большому счету, на нее наплевать. Однако, раз уж так вышло, что свою ноющую боль от созерцания мира как вопиющей бессмыслицы он завернул на сей раз в одежки булгаковского врача, про интеллигенцию в своем фильме он тоже сказал. И мимоходом определил ей довольно страшный диагноз — “онтологическая пустота”. На самом деле, фильм ставит зрителя перед весьма жесткой альтернативой. Или Бога нет, нет в человеке образа и подобия, — и тогда все, что произошло с героем: случайность, в полгода сделавшая из прекрасного во всех отношениях юного доктора законченного монстра, вора, убийцу и провокатора, — закономерно, естественно, и это еще не самый страшный способ погибели. Или Бог есть… Балабанов в это не верит. Интеллигенция, как правило, — тоже. Во всяком случае, вера в Бога никогда крупными буквами не была написана на ее знаменах. Там были “Равенство”, “Демократия”, “Гуманизм”, “Права человека”, “Любовь к народу”, но все это — мертвому припарки. Все эти идеалы не только не способны привести к светлому будущему народ и страну, они не способны даже спасти отдельного человека от наркотика. Морфий, то есть зависимость от разрушительных стихий мира сего, окажется все равно сильнее.

“Бумажный солдат”

Фильм Германа-младшего сравнивать с “Морфием” — сплошное удовольствие. Они — антиподы. Во всем.

У Балабанова кино степенное, отстраненно-аскетичное: долгие статичные планы, замкнутые пространства, пейзаж в основном в окошке, никакого визуального буйства. Камера стоит себе и снимает, как пилят размозженную ногу или делают минет; зрителя это, конечно шокирует, но поражает сам факт, а не способ его подачи. У Германа интерьеров почти что нет, да и те сняты так, что не поймешь, где происходит действие — то ли в коридоре, то ли под лестницей. Камера любит простор. Так, чтобы на всех планах от первого до самого дальнего бродили какие-то люди, верблюды, собаки и лошади (операторы Алишер Хамиходжаев, Максим Дроздов). Чтобы было много воды и грязи, чтобы было холодно и герои мерзли, тщетно пытаясь навязать друг другу шарфы и шапки. Человек в фильме Германа — во власти гигантского, плохо обжитого пространства; он открыт дождю и ветру, дрожит, мается, но героически не спешит под крышу. Кашляющий, не по сезону одетый, по колено в грязи и с вечно сломанным зонтиком, — он совершает великий подвиг, он покоряет космос!

Доктор у Балабанова, равнодушный по-человечески к пациентам, все-таки находит время лечить и оперировать между уколами морфия. Герой “Бумажного солдата” — доктор Даня (Мераб Нинидзе), главный врач первого отряда космонавтов, — так сопереживает своим подопечным, что ему не до медицинских манипуляций. За все время он делает в фильме один укол, да и тот в шутку.

Балабанов скептически относится к интеллигенции. Герман — мальчик из интеллигентной семьи, сын знаменитого папы-режиссера и внук знаменитого деда-писателя — видит в своем сословии соль земли и украшение жизни. И если у Балабанова герой погибает бессмысленно, просто так, то Даня, похоже, своей смертью от инфаркта в момент старта Гагарина выторговывает у судьбы благополучное возвращение первого космонавта (хотя Гагарин потом все равно сгорел — от судьбы не уйдешь). “Отдать жизнь свою за други своя” — что может быть выше? Короче, если немножко дать волю фантазии, получается, что Даня у Германа — просто Христос.

Правда, в Христа он не верит. Как и положено молодому интеллектуалу 1960-х. Даня верит в космос и в коммунизм.

Весь этот фильм — попытка молодого режиссера, успешного, обласканного, но все равно прозябающего в тени отца, разобраться с поколением родителей. Что в них было такого? Почему они великие, а я нет? Из этой амбивалентной потребности создать себе кумира и заодно развенчать его, собственно, и вырастает прихотливая, маньеристская фата-моргана “Бумажного солдата”. К исторической реальности все это никакого отношения не имеет. Чистая греза, подкрепленная цитатами из киноклассиков, в ряду которых, помимо папы, и Ромм, и Хуциев, и Феллини с Антониони…

Итак, рассуждает Герман, чем отличается наше поколение от отцов? Они верили. Верили, конечно, в заведомый бред, в то, например, что полет в космос все в одночасье в этой стране изменит и буквально на следующий день наступит новая, счастливая, осмысленная и цветущая жизнь. Что злые, несчастные люди из лагерных бараков и утонувших в нищете и грязи деревень вдруг воспрянут духом и создадут наконец свободное, справедливое общество без эксплуатации, буржуазных предрассудков и унижений. Под руководством, разумеется, интеллигенции. Кто, если не мы? “Наше поколение первое, которому ничто не мешает осуществить…” и так далее.

Ничего, конечно, после полета не изменилось, но благодаря этой вере Гагарина в космос все-таки запустили. Прорыв. Так что какой-то смысл в этих героических утопиях все-таки был.

Но вера как двигатель прогресса, как сила, запускающая ракеты, давалась, конечно, отцам совсем не легко.

Фильм начинается за 6 недель до полета Гагарина и строится как обратный отсчет: “6-я неделя”, “5-я” и так далее.

Даня все время мотается с Байконура в Москву и обратно. В казахской степи ему неуютно: холодно, голова болит, сны мучают, спасательные аппараты с манекенами приземляются неудачно, назначенный срок полета с человеком на борту все приближается, и Дане предстоит сделать выбор — решить, кого послать почти на верную смерть. Он бы и сам полетел, но ему никто не позволит. И он страдает. Красиво страдает, подняв воротник пальто, пока любовница Вера (Анастасия Шевелева) из местных ссыльных завязывает ему шнурки. Вера любит его фанатично, ходит за ним как хвостик. Одной его фразы: “Вот приеду в Москву, приму наконец ванну, как человек”, достаточно, чтобы Вера тут же на железнодорожных путях приобрела ванну и потащила ее в барак, где вообще нет воды и корова-дура съела последнее мыло. Вера жалуется на корову соседке. Присаживается на край ванны, потом сползает вниз, исчезает из вида. В кадре корова, жующая мыло, чуть дальше — величественный верблюд, размытая степь и на заднем плане из всего этого великолепия взлетает ракета.

В Москве у героя жена Нина (Чулпан Хаматова) — умница и красавица. Они вместе работают, проводят плановый медицинский осмотр кандидатов в космонавты. Все происходит почему-то где-то под лестницей, в бестолковой суете, не всерьез, и все поголовно шутят. Правда, не слишком весело. Космонавты обзывают себя лайками. Нина берет с них шоколадки в качестве взяток. Даня катается по коридору на велосипеде начальника. А будучи запертым у него в кабинете, поит Нину через соломинку, просунутую в замочную скважину, начальственным коньяком.

Потом Даня как-то невзначай защищает кандидатскую как докторскую, хотя страшно сомневается в своих дарованиях. И на даче у друзей, где происходит пьянка после защиты, пристает ко всем с вопросами: “Я правда такой гениальный? Они искренне мне аплодировали?”

Вечеринка происходит зимой, но почему-то на улице. Опять все без шапок, опять все мерзнут и, как в старых фильмах Михаила Ромма и Марлена Хуциева, говорят одновременно и обо всем: об искусстве, полетах в космос, о коммунизме, часах, машинах и гражданской войне. Но как-то вяло. Ощущение такое, будто у всех температура 35,3. Хотя откуда взяться энергии? Беда их в том, что они как “думающие люди” все понимают. Понимают, что от “этой власти ничего хорошего ждать не приходится”, что “Ленин был людоед и немецкий шпион”, что “ракеты нужны, только чтобы бомбы возить” и так далее. Однако, наступив на горло своему диссидентству, все равно героически продолжают лечить, ваять, играть комиссаров в театре и готовить полеты в космос. Получается как-то не очень.