Маскарад лжецов - Карен Мейтленд

Но даже Осмонд понимал, что глупо оставлять мощи на дороге. Если волк до сих пор считает, что реликвия у нас, то его ничто не остановит. Можно пожертвовать ее какой-нибудь деревенской церкви, устроив из этого целое представление. Волк должен знать, что у нас больше нет мощей, и пусть потом мучается, думая, как украсть их снова. Вот только почти все деревни в округе опустошила чума, а в тех, где еще оставались люди, священников давно и след простыл.

Меня это устраивало. Меньше всего на свете мне хотелось расставаться с реликвией. Мощи стали моим талисманом, нашей защитой от бед и несчастий. Можете смеяться, что после стольких лет безверия мне пришло в голову поместить всю свою веру в обломок кости. Легко смеяться при свете дня, но, когда солнце медленно опускается за горизонт, а из-за кустов наползает тьма, когда ты дрожишь у костра, каждую минуту ожидая услышать звук, страшнее которого ничего для тебя нет, цепляешься за первое, что под рукой.

В нашу первую ночевку на болоте стоило взойти луне, как от озер и ручейков потянулись белые ленты тумана, пока нам не стало казаться, будто островок парит в облаках, плывущих по темному небу. Ночью все звуки стали слышнее: чавкала и булькала вода, квакали лягушки, кричали ночные птицы, визжали настигнутые хищниками жертвы. Осмонд разжег костер и установил в самой узкой части выступа факелы. Мы понимали, что они вряд ли остановят волка, но, по крайней мере, ему не удастся застать нас врасплох.

Когда раздался вой, на часах стоял Родриго. Мы так умаялись, что спали как убитые, однако вой разбудил всех. Вслед за ним пришел вопль. Первым на ноги вскочил Осмонд, но мне удалось уговорить его остаться с Аделой.

Родриго стоял на коленях, вглядываясь во что-то среди деревьев. Ощутив на плече мою руку, он подпрыгнул от неожиданности.

— Это был волк? Ты видел его?

Он указал на темную массу деревьев. Между ними то здесь, то там мерцали призрачные огоньки, слишком бледные для фонарей или факелов.

— Трупные огни, — прошептал Родриго.

Он вскочил на ноги, словно в намерении броситься им навстречу.

— Не глупи, Родриго! Кто бы там ни был, тебе не поймать его в такой темноте!

По взгляду музыканта было видно: он не сознает, где находится и что происходит вокруг.

— Они зовут меня, делают знаки!

— Просто огоньки все время мерцают. Как давно ты их видишь?

Родриго растерянно провел рукой по волосам, однако не успел он ответить, как ночную тьму снова прорезал вой. Мне показалось, что вой пришел со стороны деревьев. Звук вился вокруг нас, словно клочья тумана. Родриго задрожал.

Крепко сжимая посох в руке, на выручку подбежал Осмонд.

— Видели его?

— Нет, только огоньки.

Осмонд посмотрел в сторону деревьев, но огоньки пропали. Он раздраженно воткнул посох в землю.

— Кровь Господня, с меня хватит! Волку нужен реликварий! Мы должны придумать, как всучить ему мощи! И зачем только ты открыл клетку, камлот? Далась тебе эта проклятая русалка!

В таком состоянии Родриго не мог нести дозор, и мне пришлось его сменить. Все равно теперь не уснуть до утра.

Болота — особый мир. Они разговаривают с вами днем и ночью. Днем голосами птиц, ночью — шорохом трав. Что-то огромное с шипением скользит по грязи, а когда из-за туч проглядывает луна, то видно, как блестит чешуя, как извивается змеиное тело. Бледные светляки мерцают над топью, словно вокруг по непроходимым трясинам бродят невидимки, заманивая путников на погибель, туда, где светятся одни эльфийские огни. Болото всегда голодно и знает тысячу способов насытить свою утробу. Здесь мысли ваши далеки от Бога, вы можете думать только о тех ужасных созданиях, что обитают в этом сумеречном царстве, которое нельзя назвать ни морем, ни землей, ни водой, ни сушей.

Холодный влажный туман окутывал меня, отрезая от мира. И вот голоса живых созданий исчезли, только шорох камышей по-прежнему терзал слух. Тяжелая удушливая тишина напомнила мне ночь в овраге неподалеку от знахаркиной хижины — таким же невыносимым казалось тогда молчание.

Туман сгущался, принимая странные формы, которые успевали растаять прежде, чем их удавалось разглядеть. Нигде и никогда мне не было так одиноко. Вокруг простирались мертвые земли — лимб, где бесформенным и безымянным душам суждено вечно плутать во тьме. Меня страшила не сама смерть, а то, что приходит после, — не рай и не ад, а бессонное сознание, потерявшее форму. И я когда-то окажусь нигде, стану ничем.

Помню свои мольбы, чтобы сыновья поскорее меня забыли. Тогда мне казалось, что лучше забвение, чем боль, которую приносят воспоминания. Но сейчас, посреди этого давящего морока, мне захотелось, чтобы они помнили. Захотелось жить в чьей-то памяти. Лучше быть мертвым, чем забытым, ибо, когда вас забывают, считайте, что вы и не жили вовсе.

Все мы — изгнанники из прошлого. Раньше мне казалось, что прошлое — ненужная рухлядь, которую можно отбросить и навеки забыть. Забудь свое прошлое — и возродишься к новой жизни. Но разве прошлое — не единственная нить, что привязывает нас к этому миру, к нам самим? Отказываясь от прошлого, теряешь себя. Посмотрите, что осталось от меня. Почти ничего.

Наконец наступил рассвет. Солнце пробилось сквозь туман, и привычные утренние звуки вернули меня к жизни: Карвин хныкал, Осмонд чертыхался, ударившись обо что-то пяткой, Адела разжигала костер и звала Родриго и Наригорм завтракать. Хриплые и нестройные, звуки эти казались мне самыми прекрасными на свете, ибо издавали их люди из плоти и крови.

Тем же утром мне пришлось повозиться с кострищем у каменного креста. Внезапно сзади раздался плеск. К островку пристала рыбачья лодка. Осмонд с Родриго ушли расставлять силки, Наригорм послали к ручью за водой, а Адела нянчилась с Карвином в хижине. Ничего не оставалось, кроме как принимать гостя в одиночку.

— Больные есть? — издали крикнул рыбак. Похоже, такое приветствие становилось привычным.

Получив отрицательный ответ, рыбак подгреб ближе и протянул мне трех жирных угрей.

— Возьмешь?

Мы долго торговались, пока не сошлись на поясе и пряжке от Сигнусова плаща. Рыбак обернул рыбу в подобие мешковины и протянул мне на конце весла. Пояс и пряжка отправились назад тем же способом.

— Те двое, что охотятся. Чернявый и белокурый. Они с тобой?

Получив в ответ кивок, рыбак продолжил:

— Хотят палками нащупать дорогу. Только я бы не доверял этому подлому болоту. Ступишь на то, что кажется твердым, и не успеешь пикнуть, как окажешься по пояс в воде. Там и сгинешь, если никто не придет на выручку.

Рыбак смачно сплюнул за борт.

— Пришельцы видят, как местные ходят по болоту, и думают, что сами так смогут, но местные знают, куда ступать, да и им ничего не стоит увязнуть в трясине, если поднимется туман.

— Ты живешь на островах?

Рыбак презрительно сплюнул.

— Еще чего. Я из деревни, что за лесом.

— У вас чумы нет?

Рыбак покачал головой.

— Она пришла за пару недель до Дня поминовения. Скосила полдеревни, но со святого Фомы никто больше не умирал. Наверное, двинулась дальше, искать других бедняков, которые...

Рыбак запнулся, с ужасом заглядывая мне через плечо. Меня испугал его взгляд, однако позади оказалась всего лишь Наригорм с ведрами. Не мешкая, рыбак пошарил в лодке и вытащил рогатину, которую выставил прямо перед собой.

— Не пугайся, Наригорм — дитя, путешествует вместе с нами.

Рыбак облегченно вздохнул и, смутившись, убрал рогатину, хотя глаз с девочки по-прежнему не сводил.

— А я решил, дух водяной, никса. Или привидение. Ишь, белая. Не к добру это.

Он продолжал пялиться на девочку, которая, заметив пристальный взгляд рыбака, взирала на него с обычным бесстрастием. Рыбак первым отвел глаза и стал быстро орудовать веслами, выводя лодчонку в пролив.

Не обернувшись, он бросил мне на прощанье:

— Ты смотри, чтобы она не чесалась гребнем. Не ровен час, уронит белый волос в воду, накличет бурю. Нам и без нее хватает смертей.

Оставалось надеяться, что бури в этих краях нечасты, иначе не миновать Наригорм беды. Рыбак найдет, кого обвинить в своих невзгодах, только в следующий раз он придет не один.

На наше счастье, следующие несколько дней погода стояла тихая, хоть и холодная. В крохотной хижине спали только Адела с ребенком. Пол в ней был гораздо ниже уровня земли, что позволяло стоять в полный рост, а вот лечь можно было, лишь скорчившись в три погибели, поэтому остальные коротали ночи у костра.

На болотах, если покрутиться, хватало и еды, и дров. Птицы для тех, кто готов рискнуть жизнью, расставляя силки, а еще рыба и угри, которых рыбаки пронзали острогами.

Однако Осмонд был так изнурен бессонными ночами, что ему редко удавалось подбить птицу из пращи, а расставлять силки после слов рыбака мы не решались. Поэтому мы выменивали еду на вещи у подплывавших к острову крестьян да время от времени бросали голодные взгляды на овец, которые паслись на дальних островках. Говорили, что в этих краях отменная солонина, но в такие времена фермерам было не с руки резать скот, не дождавшись приплода. А тех, кто хотел позариться на чужую собственность, мирно пасущуюся на островках, останавливали непроходимые болота.