Танец с огнем - Екатерина Мурашова

А в Пелагеюшкиной часовне будет служить диакон Флегонт Клепиков, и за то на меня отец Даниил гневается отдельно, потому как у нашего Флегонта такой голос могучий, что его послушать из Калуги приезжали, и, если он не врет, даже в самый петербургский театр петь зазывали.

В общем образовалось у нас было полное нестроение в Божественных делах, и тут вдруг случай: едет по епархии епископ Кирилл, и должен заехать в Торбеевку и даже ночевать там. Маша рассказывала, я со смеху помирала: за три дня до того всю попову семью выселили в баню и в амбар, в доме все мыли, чистили, в день прибытия Кирилла съехались священники из окрестных сел, на колокольне сторож и звонарь с вечера сидели. Звонарь, понятно, чтобы звонить, как только архиерейская коляска покажется, а сторож, чтобы звонарское, всем известное пьянство караулить. Не укараулил, кстати, и потому наутро звонили в Торбеевке особенно бодро и залихватски.

Кирилл подъехал прямо к церкви, отслужил молебен, после чего проследовал в сопровождении светских и духовных начальствующих лиц в дом отца Даниила. На крыльце для принятия благословения выстроилась вся семья. Но тут случился курьез – их песик Дружок (кстати, сын моего Трезорки), привлеченный развевающейся от ветра рясой епископа, кинулся на него с громким лаем и принялся полы рясы трепать. Кирилл раздосадовался, к подготовленным кушаньям и вину почти не прикоснулся и пожелал ехать дальше (а планировалось ночевать!). Тут обычно тугодумный Флегонт смекнул к своей выгоде, и повез епископа к нам, в Синие Ключи. Мне-то оно ничего, а вот Лукерья с Акулиной, как прискакал из Торбеевки охлюпкой младший попович («Еду-ут! Еду-ут!!!»), так чуть не рехнулись от переживаний. Однако не ударили в грязь лицом, и накормили епископа и его прихлебателей вполне достойно. Особенно забавно было, как, предупрежденные уже о досадном происшествии, Фрол со Степкой, Настей, Феклушей и обеими поломойками вылавливали по усадьбе наших многочисленных собак и запирали их куда придется. Жулик, ошалев от антисобачьей суматохи и испугавшись за свою шкуру, удрал в поля, прихватив с собою обеих упряжных сук, а Лохмач напротив, в соответствии со своим темпераментом, прикинулся дохлым, и пришлось его в сенной сарай волоком, за все четыре лапы тащить. Вместе с Трезоркой и Феличитой под горячую руку заперли в бельевой Атю, и она там потом за троих выла, потому как ей хотелось епископа посмотреть… Но все обошлось, усталый Кирилл, поевши и попивши, сразу почивать пошел, а на следующий день, уезжая, освятил нашу часовню, и отцу Даниилу осталось теперь только утереться…»

– Любовь Николаевна, там какие-то малолетние оборванцы явились, говорят, что вы их лично в Синие Ключи погостить звали, – Феклуша не скрывала насмешки, ее круглая физиономия кривилась презрительно.

– Может, и звала, – равнодушно отозвалась Люша, оторвавшись от письма. – А чего нос-то морщишь?

– Дак, как отогрелись, воняют оне, оборванцы-то, невмочь… – пояснила горничная. – Прогнать?

– Зачем же, я сейчас гляну. Где они?

– У Лукерьи на кухне. Кормит она их. Жрут в три горла, как с голодного острова…

Маленьких акробатов Люша узнала сразу. И прежде тонкие, как будто сплетенные из прутьев, они еще похудели, и у обоих ввалились глаза. Девочка обвязана шерстяным платком, на котором дыр больше, чем всего прочего, у мальчика подошва одного ботинка привязана веревкой, из другого торчат какие-то тряпки и голый грязный палец с обломанным почерневшим ногтем. Лукерья, сокрушенно качая головой, подкладывает им в миски какие-то куски, они едят руками, без разбора, запихивая пищу в одинаково большие рты и запивая молоком из больших кружек. Когда мальчик глотает, по его тонкой шее прокатывается огромный комок.

– Где дед-то ваш? – спросила Люша.

Мальчик промолчал, еще ниже склонившись над миской.

– Помер дедка, – чуть слышно сказала девочка. – До Рождества еще. Кашлял, кашлял, потом посинел весь и помер. Хозяин, где мы на зиму встали, рассердился очень, что ему теперь хлопоты с упокойником, и нас сразу погнал, а сундук весь и тележку себе оставил, в возмещение расходов.

– Сволочь! – хрипло сказал мальчик. – Чтоб ему за жадность его глаза повылазили и печенка лопнула. Какие ему расходы, если дедку от управы хоронили…

Люша постояла, подумала. Девочка, понимая, что решается их судьба, вскинула взгляд и инстинктивным жестом сложила руки перед замотанной платковыми лохмотьями грудью. Пальцы у нее были морщинистые и шелушащиеся, как у старухи, а глаза дивно хороши – синие цветки цикория, с мерцающим голубоватым отсветом на светлых, пушистых ресницах.

Мальчик сосредоточенно смотрел в пол, как будто пересчитывал чисто выскобленные доски, и размеренно двигал челюстями – жевал.

– Много с голодухи сразу не ешьте, дристун с коликами проберет, – предупредила Люша. – Ты, Лукерья, прибери пока еду. После еще угостишь. Сейчас в баню их, лохмотья в печку немедля, и одежку подобрать надо, что по их росту в сундуках найдется… Ты платья-то носишь? – спросила она девочку-акробатку.

– Прежде носила, – смущенно потупилась девочка.

– Вот и ладно… Феклуша, скажешь Насте, чтоб, как вымоются, подстригла немного их патлы, подровнять хотя бы, у обоих. А после всего приведите их ко мне. Будем разговоры разговаривать. Сдается мне, что не просто так все это сегодня разом совпало…

В гимнастических трико – на рынке, и в замырзанных лохмотьях – в кухне у Лукерьи, мальчик с девочкой казались похожими между собой. Нынче, отмытые до скрипа и переодетые в чистое в соответствии с полом, они оказались совершенно разными. Мальчик – темноволосый, с длинным недобрым лицом, острыми плечами, бледными сжатыми губами. Глядит исподлобья. Девочка – светло-прозрачная, вся в облачно-небесной голубизне, с маленьким ртом и распахнутыми в удивлении глазами. Оказавшись в комнате, тут же бросилась гладить и трепать Феличиту и та ответила было на ласку, но Атя, что-то глухо поварчивая, уволокла собачку за ошейник от чужих рук…

– Вы промежду собой родные? – удивилась открывшемуся несходству акробатов Люша.

– Ни разу, – угрюмо мотнул головой мальчик.

– А как же?

Мальчик молчал.

– Ой, Кашпаречек, миленький, ты уж только не молчи, отвечай барыне, коли тебя спрашивают, – девочка сложила руки перед грудью все в том же испуганно-умоляющем жесте.

– Как вас звать?

– Оля, – девочка присела в грациозном реверансе.

– Кашпарек, – буркнул мальчик.

– Что за имя такое? Откуда?