Радуга - Кэтрин Стоун

Сердце Бринн, так же как и сердца Стивена и Роберта, снова будет разбито. Но Алекса и Кэтрин станут счастливыми и помирятся. Разбитые сердца и… сердца исцеленные.

Однако Джеймс вдруг увидел в лице Алексы едва уловимую перемену. Мгновение спустя она прикоснулась губами к лобику дочери — самый нежный поцелуй любви — и, взглянув на медсестру, передала ей ребенка, прошептав:

— Спасибо.

— Девочка будет ждать вас в палате для новорожденных.

Алекса отрешенно кивнула и, не отрывая взгляда, проследила, как сестра с ее ребенком покинула комнату. Теперь они остались втроем — люди, знавшие правду, — доктор Лоутон, Алекса и Джеймс.

— Доктор, я могу покинуть больницу сегодня ночью? — спросила Алекса; все шло точно по плану, согласно которому она должна была вернуться в Инвернесс сразу же после родов.

— Да.

— А ты не хочешь остаться здесь, с ребенком, Алекса? — тихо предложил Джеймс.

— Не называй меня Алексой! — сердито предупредила она.

— Только мы трое…

— …только вы двое, — перебил доктор Лоутон. — Я оставляю вас наедине, — сказал он и тоже удалился.

— Алекса, — продолжил Джеймс, намеренно повторив ее имя, чтобы напомнить, кто она на самом деле: Алекса — мать, только что давшая жизнь ребенку — своему ребенку, а не Джульетта — романтическая героиня, роль которой прекрасно исполняла Алекса Тейлор.

— Я не изменила своего намерения, Джеймс, и не собираюсь. — «Хотя сердце мое требует обратного!»

Сердце ее действительно того жаждало, но то была битва, в которой Алекса снова позволила победить рассудку, — ради собственного ребенка. Кэтрин сказала, что она не права, и теперь Алекса знала, что горькая правда была на стороне младшей сестры, по крайней мере отчасти. Да, это не правильно для Алексы, для ее сердца, но это правильно, лучше для ее дочери. Ведь так? Да. Да.

— Прошу тебя, позвони Бринн и Стивену прямо сейчас.

— Нет.

— Черт тебя возьми! — Зеленые глаза Алексы наполнились слезами, и она прошептала:

— Пожалуйста, Джеймс, не поступай так со мной.

— Я хочу, чтобы ты осталась здесь на ночь и снова увидела свою дочь.

— Нет. Слишком рискованно здесь оставаться. Меня могут узнать.

— Хорошо. Я привезу ее в Инвернесс завтра, как только будет можно. Ты должна снова увидеть ее. Алекса, ты должна еще раз обо всем подумать.

— Я не должна больше видеть ее. — Воспоминание о мгновениях, когда она прикасалась, целовала и улыбалась очаровательной крохотной девочке, зачатой в такой большой любви, будет жить в сердце Алексы… вечно. — И я уже обо все подумала.

— Ты продумала все аргументы в пользу того, чтобы отдать ребенка Бринн. Но, Алекса, полагаю, ты не задумалась об аргументах в пользу того, чтобы этого не делать.

— Очень эгоистичные аргументы, Джеймс, и очень эмоциональные.

— Может быть, если бы мы поженились… — Прежде он об этом не говорил, будучи убежден, что его предложение не заставит Алексу изменить свое решение, а он не хотел прожить свою жизнь в роли шурина Кэтрин. — Ты выйдешь за меня замуж, Алекса?

— Ах, ты такой хороший! — прошептала Алекса, глядя сквозь слезы на любимого друга.

Джеймс так страдал, сражаясь с собственными демонами, но все же нашел в себе силы помогать ей. На мгновение сладкая мечта завладела Алексой. «Я смогу жить, любя свою дочь». Но Алекса прогнала эти мысли. Это была очень эгоистичная мечта и такая нечестная. Разве можно просить Джеймса прожить с ней жизнь, притворяясь отцом ребенка своего лучшего друга? Имеет ли она право лишать Джеймса шанса испытать любовь, которую испытала сама Алекса с Робертом? Нечестно просить Джеймса об этом, несмотря на то что он сам предлагал женитьбу, но более всего это нечестно по отношению к ребенку.

Лучшей жизнью для ее дочери, самой счастливой, будет жизнь с родителями, любящими друг друга так же глубоко, как Алекса любила Роберта. А этого она никак не могла предложить своему ребенку, не важно — со Стерлингом или без него.

— Джеймс, прошу тебя, позвони Бринн и Стивену. Я не собираюсь менять своего решения.

Тридцать шесть часов спустя вернувшегося из Ричмонда Джеймса Алекса попросила:

— Пожалуйста, расскажи мне!

— Зачем тебе это?

— Я хочу знать, что Бринн и Стивен были счастливы.

— Они были очень счастливы, — честно ответил Джеймс.

Взгляд Бринн был поразительно похож на взгляд, который он видел у Алексы, когда та держала свою маленькую дочь, — словно последние несколько месяцев Бринн тоже вынашивала ребенка. Да так оно и было. Ведь Бринн известны чувства, которые испытывает женщина, растящая в своем теле новую жизнь.

— Они подобрали имя?

— Черт возьми, Алекса! — Но Джеймс тут же почувствовал себя виноватым.

Она была бледна как смерть. Она уже дважды промыла голову, и черные блестящие волосы стали грязно-серого цвета. А ярко-изумрудные глаза, слава Богу, уже не сапфировые, выражали такую муку… Джеймс подумал о том, что ему следовало проявить настойчивость в больнице, когда требовал, чтобы Алекса еще раз увидела своего ребенка, и надо было все же настоять на их браке.

— Только скажи мне, Джеймс, и я больше никогда не задам ни одного вопроса о ней. Я знаю это потому, что в силу твоей дружбы с Бринн и Стивеном ты будешь видеть, как она растет. Обещаю, что не стану всю жизнь упрашивать тебя быть моим шпионом. — Это было твердое обещание, данное всем — Джеймсу, Бринн, ребенку, самой себе. — Только скажи, как ее назвали. Пожалуйста!

— Они назвали ее Кэтрин, — тихо вздохнув, ответил Джеймс, — в честь матери Стивена.

— И будут звать ее Кэт?

— Нет. Они собираются звать ее Кэти.

Долгое время Алекса молчала. Она просто смотрела в окно на свои розы и дальше, куда-то в бесконечность, где от ее взора, полного любви, уплывала в дальние страны мечта о счастье любить и быть любимой. Джеймс стал безмолвным свидетелем того, как Алекса пыталась подавить стон, крик, вопль своей измученной души. Когда она наконец подняла голову, взгляд ее дивных глаз был печален, но кристально чист.

— Ты не прокатишь меня на яхте, Джеймс?

— Да, конечно.

— В этот вторник, Элиот?

— Да. Мы должны быть в Дамаске в четверг, так что вылетаем во вторник. Ты не обязан этого делать, — добавил Элиот, почувствовав в голосе друга неуверенность. — Я хотел спросить, а не пришло ли время вернуться тебе к частной жизни?

Джеймс задумался. Нет. Воспоминания были еще слишком болезненны. Он чувствовал эту боль гораздо меньше, когда находился в местах, охваченных ненавистью, чем в местах, напоминавших ему о любви. Джеймсу нужно дело, ему необходимо смотреть в глаза людей, которые, быть может, отдали приказ убить его родителей; и с этими дьяволами в человеческом облике он должен вести дипломатические переговоры, ведущие к миру.