Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Где-то на задах участка залился лаем Гидеон, выдернув меня из дремотных размышлений. Собак я не держала, пока не приехала в Огайо. Впрочем, и ружья тоже. Мне посоветовали обзавестись и тем и другим, поскольку домик мой стоит на отшибе. Сказали, так я смогу защитить себя и детей. Но этот пес только жрал все, что плохо лежит, да дремал на солнышке в свое удовольствие. Ружье оказалось практичнее: не требовало еды.
Гидеон полаял, потом перестал. Слышен звук, от которого желудок у меня подпрыгивает к горлу. И тишина.
Этот человек похож на ходячий труп, лицо серое, глаза, красные с желтизной вокруг радужной оболочки, слезятся. Больной. Пьяный. Злорадно ухмыляется. Зубов уже заметно поубавилось. Волосы грязно-седые, немытые, взлохмаченные. Одежда слишком велика для жалких останков его тела. Но руки, все еще крепкие, все еще мускулистые, вцепились в шею моего сына, как птичьи когти.
– Я знал, что это ты. – Голос у него тот же. – Когда мне сказали, что на холме живет африканская ведьма, я все понял. Слышал, ты убежала. Или Мак отправил тебя на север после того, как ты легла под него? – И он мерзко захихикал. Его смех всегда вызывал у меня рвотный позыв. – Смотрю, теперь у тебя есть малыши. Хорошо. Этот мальчик принесет…
– Этот мальчик свободен. Я тоже.
Где же Трехцветка?
– Слушай сюда, ведьма, даже если у тебя есть бумаги, я их порву. Для меня они ничего не значат. Зато за мальчишку можно взять хороший куш, да и ты еще не настолько стара, на что-нибудь сгодишься, а я получу в придачу несколько долларов.
Он огляделся, и я тоже.
– Говорят, у тебя еще есть маленькая черномазая полукровка. Шотландская байстрючка? Она-то мне побольше принесет, долларов пятьсот, а то и тыщу. Я ее в шлюхи продам в Лексингтоне.
– Никого ты никуда не продашь.
Я нацелила дробовик ему в голову, молясь, чтобы Александр стоял смирно. Кайнтукиец рассмеялся.
– А мальчонка-то твой у меня.
Он притянул моего сына ближе и опять захихикал. Вытащил пистолет из кармана и взвел курок.
– Брось-ка ружье, ведьма. Я этого шпингалета задушу или застрелю, коль придется. А ты лучше тащи-ка сюда свою девчонку-полукровку.
– Я тебя убью, – прошипела я. – И его тоже… – Как бы мне хотелось не говорить этого при Александре, который был до смерти перепуган! Но я лучше застрелила бы своего мальчика и свою маленькую девочку, чем отдать их в лапы этого чудовища. Я перевела дыхание. Крепче ухватила приклад и прищурила один глаз.
– Мама!
Трехцветка.
Кайнтукиец обернулся. Александр тут же пнул его в причинное место, вырвался и кинулся прочь. Трехцветка, бежавшая ко мне, споткнулась обо что-то и упала.
Я в мгновение ока взвела курок и выстрелила.
Остальная часть того воскресенья вспоминается кусками как размытый, разбитый сон, звучит глухо, словно из-под толщи воды. Слышались крики, мужские голоса, злые вопли, ржание лошадей, пахло дымом. По всей долине и холмам звонили церковные колокола. Это был не призыв верующих на молитву. Набат.
Охотников за рабами, считая кайнтукийца, было пятеро; они пробирались в свободный штат, переправляясь через реку, чтобы изловить кого-то из беглых и получить награду, а если им отыскать никого не удавалось, хватали первого попавшегося темнокожего, с документами или без. Четверых жители Итонстопа, собравшись толпой, выгнали взашей. Потом община приготовилась к осаде. Мы думали, они вернутся. Если не для того, чтобы закончить свою отвратительную работу, то для того, чтобы спасти кайнтукийца.
Только зря время бы потратили.
На невысоком холме, где осенью созревало просто море ягод, жители Итонстопа вырыли могилу глубиной более шести футов. Из уважения к своему богу, но не к Амосу Кокериллу – а именно так звали кайнтукийца – преподобный Бенджамин произнес молитву. Я наблюдала, как земля сыпалась с лопат на лицо человека, который следовал за мной через несколько жизней, через Вирджинию и, преодолев реку, просочился в Огайо.
– Что прикажете делать с его лошадью? – спросил один из мальчиков Хайвардена, крепко державший животное за поводья. Это был взрослый гнедой мерин, предназначенный для верховой езды, а не для крестьянской работы.
– Возьмите его себе, – предложил кто-то, нежно поглаживая животное по носу.
Мерин затоптался, и человека по боку ударила длинная толстая палка.
– Что это такое? – удивилась я.
Мальчик фыркнул, отвязал ее и протянул мне.
– Здесь это называют дубинкой охотника. Возьмите, миссис Мариам. Вдруг вам совершенно случайно доведется отбиваться еще от каких-нибудь негодяев.
Древесина палки была твердой, гладкой и красиво блестела на солнце. Но я знала кайнтукийца. Его дубинка причинила много боли, впитала немало страданий. Я подошла к могиле и бросила ее туда.
* * *
На холме растут черника, ежевика, земляника – особенно густы их заросли на могиле. На будущий год возьму с собой детей собирать ягоды, большую часть отдам Бекке. Она печет пироги лучше меня. Проходят месяцы, а я жду. Жду, не восстанет ли этот демон из вырытой для него глубокой могилы. Жду, не вернутся ли его компаньоны. Подскакиваю всякий раз, когда лает моя вторая собака, тоже Гидеон. Жду (и даже теперь, вопреки здравому смыслу).
Но они больше не пришли.
И со временем, после того, как налетела и закончилась война, маленький безымянный холм стал называться холмом Охотников за беглецами, а позднее и попросту Охотничьим.
4
Итонстоп, округ Хайленд, Огайо. Лето 1870 года
Я зеваю. Моргаю, открываю глаза. Воспоминания просто… уплывают. Я обдумывала свою жизнь. Нет, проживала ее заново. Во сне. Проснулась. И вдруг поняла, что Трехцветка еще не вернулась домой. А скоро ужин. Из кухни Фанни доносились ароматы.
– Где твоя мама? – спросила я внука, который как раз проходил с двумя ведрами между сараем и домом.
– Мама Грейс, ну ты забыла, что ли, – фыркнул в ответ Николас. – Она же всегда в делах, а сейчас в женской группе, которая при церкви. Она, миссис Гордан и миссис Пауэлл.
Я кивнула. Дочь редко бывала дома, вечно что-то организовывала, чем-то
