Дураки и дороги - Крокрыс У
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока размышления и сомнения одолевали Павла, Алексей спал сном праведника. Решение, наконец, было принято, и он был готов принять последствия своих действий.
Утро следующего дня было чудесным. Ничего не предвещало беды. И пробуждение далось Алексею легко и приятно, словно за окном была не зимняя темень, а весеннее утро. Осторожно передвигаясь, чтобы не потревожить Павла, он быстро собрался и прихватил письмо, отправить с первой же утренней почтой отцу. Хотел было повернуть в часть, чтобы поработать в спокойной обстановке раннего утра, пока остальные офицеры ещё борются с утренней сонливостью, но, почти дойдя, изменил своё намерение и свернул к дому, в котором остановился на постой Харитон Гаврилович. Стукнул пару раз дверным молотком, бронза звонко вторила движению руки, и встал ждать. Дверь ему открыли удивительно быстро, и открыл сам Карпов. Стоял в шлафроке и с толстой трубкой, мундштук которой зажал в крупных крепких зубах. Алексей снял фуражку и поспешил поздороваться. Карпов смерил его внимательным взглядом и перекинул трубку во рту из угла в угол.
— Рано ты сегодня пришёл. По делу?
— По делу.
— Проходи, раз так, — Карпов посторонился, давая Алексею пройти.
Поставил подсвечник на стол, до рассвета ещё оставалась пара часов. Жестом предложил Алексею присесть. Капли, застывшие на свече, медленно продолжили путь. На полу рядом с печкой стояла вычурная жирандоль на одну свечу. Синяя балясина была словно в мраморных разводах, а кобальтовые подвески красиво мерцали, отражая малую долю света, доходившую до них со стола. Но в её единственном гнезде под свечу было пусто. И свеча на столе была не дорогой восковой, а самой обычной сальной. Неужели хозяева не нашли для дорогого гостя восковых свечей? Алексей проследил взглядом за упавшей на блюдце расплавленной каплей. Набрал воздуха и сказал:
— Я не вернусь в Петербург.
— Это мы уже с тобой проходили.
Карпов остался невозмутим.
— Ты остынь, обдумай. Тебе с рождения повезло обладать тем, за что другим приходится пролить немало своей крови, да и то, удастся ли им? А ты хочешь это отбросить, как лист с помаркой? Такого, значит, ты мнения о служению Государю нашему и Отечеству?
Зубы Алексея явственно скрипнули.
— Я найду иной способ служения.
— Манкируешь? А отца тебе не жаль? Ведь единственный сын ты у него. О сыновьем долге ты не подумал?
На щеках Алексея явственно проступили желваки.
— Не единственный.
— Единственный. А свои замашки ты брось, — взгляд адмирала стал жёстким. — И лучше подумай о том, каково отцу будет знать, что ты трус, как столкнулся с боем, так и побежал. Несправедливость рассмотрел? Так твоё дело не рассуждать, а выполнять, что приказано.
Алексей аккуратно сдвинул стул и поднялся. Встал, сам не замечая, как пальцы треплют и сминают фуражку.
— Я не вернусь, Харитон Гаврилович. Передайте, пожалуйста, отцу мои искренние извинения.
Карпов отложил трубку и собирался одёрнуть много возомнившего о себе юнца, но Алексей поспешил ретироваться. Всё, что он хотел передать, он сказал. А слушать, как Павла отказываются признавать, не хотелось. Порыв ветра бросил ему пригоршню снега за воротник, Алексей вернул фуражку на голову и поднял ворот. Сколько раз им ещё придётся с этим столкнуться? И сколько раз сталкивался с подобным Павел? Алексей покачал головой и ускорил шаг.
Карпов же после ухода Алексея словно выплюнул трубку, вишнёвое дерево показалось отвратительным на вкус. И что он мог раньше в нём находить? Ещё один юнец погибнет во цвете лет. Будто мало их таких сгинуло. Взгляд потяжелел. Карпов взял расчёску и несколькими быстрыми движениями разгладил свои усы.
В полдень дневальный вызвал рядового Иванова к командованию. Вызовы это было всегда плохо, но после его разжалования следовало оставить и последнюю надежду. Павел оправил шинель, длинные полы стреножили ноги, огладил шапку и направился к начальству.
Ничего хорошего, как и ожидал Павел, из этой встречи не вышло. Звал его к себе ни кто иной, как адмирал Харитон Гаврилович Карпов, и скидок на его болезненное положение он не делал. Мышцы, натянутые под принуждением стоять ровно, начали ныть, но стоял навытяжку Павел исправно. И верноподдано поедал глазами начальство. Даже выражение, как только увидел, кто его ждёт, попытался принять соответственное. Как всегда не вышло, так что стоял он с привычным отупевшим солдатским лицом. Распекание на все корки пришлось снести безмолвно, хотя Павел не мог отделаться от мысли о том, что чванливые генералы не хуже рядовых падают под меткой пулей.
Карпов закончил очередную брань и встал из-за стола, нависши над Павлом. Роста адмирал был невысокого, лишь немногим выше него, но несмотря на приземистость был широк и крепок.
— Чего ты, эдакая каналья, жизни подпоручику не даешь? Репутацию его губишь? Возомнил ровней стать?
Павел выслушал молча, а сказать хотелось многое. Но подобная вольность грозила ему нарваться на крупные неприятности от распущенного языка. Он разомкнул сухие губы:
— Я не принуждаю Алексея Кирилловича общаться со мной.
— А письмо он в Петербург отцу не по твоей указке отправил? Да ты юлить передо мной вздумал? Совсем Алексей от рук отбился после встречи с тобой. Что это, как не твоё дурное влияние, рядовой Иванов?
— Я не в силах влиять на людей так, как влияет многолетнее воспитание, — в голове пронеслось «язык мой — враг мой», но вырвавшиеся слова было не удержать.
Громкий хлопок прозвучал в наступившей на пару мгновений тишине.
— Молчать, наглец! — Карпов с силой ударил рукой по столу. — А ну как прикажу выпороть на конюшне за неуважение к адмиралу?
— Меня уже пороли, ваше благородие. Пятьсот прутов.
Карпов посмотрел на невозмутимое лицо перед ним. По спине поползли мурашки. И лицо, и его выражение были точь-в-точь как у его друга, генерала Петропавловского, в молодости. Слишком похож, одно лицо, одни глаза. Под этим взглядом было на удивление неуютно, но вида Карпов не показал.
— Слыхал уже. Зря, видать, дерево хорошее на твою спину перевели. Ума не прибавилось.
Адмирал замолчал и внимательно разглядывал стоящего перед ним Иванова. Тот словно воды в рот набрал. Хотя с таким лицом как у него, оно возможно и к лучшему.
— А расскажи мне об этом случае подробнее. За что тебе спину грели?
Последующий рассказ был выдержан на удивление невыразительным
