Предчувствие весны - Виктор Исьемини

Гедор развел руками. Его торжественно заверили, что доверяют всецело, как отцу родному и слезно просят выручить. Напутствуемый благословениями, Мясник отправился к сенешалю.

Сенешаль — важная шишка, остановился он не в «Золотой бочке», а в собственном доме господина ок-Дрейса. Здание торжественно именовалось «отелем», а на деле представляло собой обычный дом, двухэтажный, небольшой даже по местным меркам. Для важного гостя приготовили первый этаж, растопили печь, накрыли стол на двоих. Кроме белобрысого, никто не удостоился чести делить трапезу с начальством.

Обед, длившийся часа два, как раз подходил к концу, когда явился Гедор. Поздоровался с поклоном. Вежливо, но с достоинством, попросил разрешения побеседовать с его милостью.

— Кто таков? — осведомился сенешаль.

— Я купец. Имя мое Гедор, собираюсь завести дело в этом спасаемом Гилфингом городе. Хотел бы с вашей милостью обсудить…

Сенешаль оглядел добротную одежду просителя и, вероятно, остался удовлетворен.

— Здесь все принадлежит господину ок-Дрейсу, мастер. А я за порядком приглядываю.

Гедор снова поклонился.

— Потому и прошу о беседе. Без совета и напутствия вашей милости ничего делать не решусь… Позвольте переговорить.

Намек был ясен, раз гость не начинает беседы, а просит позволения, значит, желает, чтобы сенешаль отправил белобрысого. Тот был бы не прочь присутствовать при разговоре, а еще более хотел бы, чтоб разговора не было, однако воспротивиться не мог. Как-никак взятки ему передавали через Гедора, и приезжий вполне мог выдать это неприятное для солдата обстоятельство. Сенешаль указал гостю стул и кивнул сотрапезнику, тот со вздохами поплелся из комнаты.

Гедор присел, склонился к господину и заговорил вполголоса. Опасался, что ушлый стражник станет подслушивать.

— По правде сказать, ваша милость, меня местные просили об этой беседе. А причина — что вам завтра судить невиновных. Прошу дослушать, ваша милость, и дело к вашей выгоде обернется. Прогнать вы меня успеете и после того, как выскажусь.

Сенешаль, начавший было сердито надувать щеки, при упоминании выгоды расслабился, откинулся на спинку стула и налил себе вина.

— Говори!

— Не мое дело, что вашей милости давешний парнишка наговорил, а только никаких доказательств у него нет. Признания силой выбил из арестованных. Ну сами посудите, ваша милость — невозможно, чтобы и трактирщик, и ткач были виновны. Они же перессорились накануне! Свидетелей тому немало, и не только местные. Не могли, стало быть, все на злое дело пойти совместно, ежели разругались.

Сенешаль покрутил ус. Он и сам понимал, что дело нечисто, но ждал, когда разговор перейдет к его выгоде.

— Так вот, — гнул свое Гедор, — и выходит, что напрасно арестовали людей. Народишко здешний труслив, странно, чтобы из-за пустячной ссоры руку на слугу его милости ок-Дрейса подняли! А еще вопрос — как убийца в дом проник? Не сам ли убиенный ему отпер? А если так, то снова странно, с чего бы ночью к себе чужого пускать? Да мало того, убиенный сопротивлялся, говорят. Да иначе и быть не могло! Он мужчина бывалый, опытный, силушкой, говорят, Гилфинг его не обидел. Бодрый мужчина.

— Ну, ежели трое на него напали… — вставил сенешаль. — Выходит, кабатчик виновен?

— Да разве трое мужланов воина одолеют? — Гедор даже улыбку состроил, чтобы показать, как он верит в доблесть слуг господина ок-Дрейса. — Ну, пусть бы и так. А шум? Я глядел: покойный в одном доме жил со стражниками. Неужто они шума не слыхали? Когда трое одного убивают, как же без шума? Можно еще стражников расспросить, порядок ли был в комнате, где убийство случилось? Или следы побоища?

— Говоришь ты складно… — протянул сенешаль. — Но что с признанием делать?

— На мудрость вашу уповаю, — покачал головой Мясник. — Да что я? Весь город уповает! За мудрое решение отблагодарить община готова.

И назвал сумму. Сенешаль вздрогнул и перестал крутить ус.

— Но ведь старика убили, — напомнил он. — И убийца должен быть наказан. Убийцу мне найдешь, мастер, если ты так уж ловок?

— Убийцу, ваша милость, указать несложно.

ГЛАВА 40 Ливда

После встречи с Эрствином меняла возвратился домой перед рассветом. Выспаться не удалось, он встал пораньше, поздоровался с соседями, отловил сынишку пекаря и подрядил притащить пару вязанок хвороста в лавку. Дождался водоноса и наполнил кувшины. Словом, у всех должно было сложиться впечатление, что накануне Хромой спал сном праведника, не шлялся невесть где — и поутру бодр и свеж. Особого смысла в такой демонстрации не было, но не помешает.

Потом Хромой отправился в лавку, по дороге заглянул в «Шпору сэра Тигилла», взял ломоть мягкого свежего хлеба и кусок жесткой жилистой говядины, обещал расплатиться в обед… а заодно послушал городские сплетни. Насчет обыска в заброшенном доме на Подковной здесь еще не слыхали, но это ничего не значит — пока что рано. В лавке Хромой растопил печурку, дождался мальчишку с хворостом, потом передвинул стул поближе к огню и задремал. Спал меняла чутко, но никто его не тревожил. Клиентов не было.

Когда Хромой явился в «Шпору сэра Тигилла» обедать, завсегдатаи уже толковали о налете стражи на Подковную. Подробностей сплетники еще не знали, поэтому строили догадки. Во всяком случае, малыш Эрствин справился — в обыске участвовали и городские стражники, и имперские моряки, даже от Совета каких-то чинуш пригнали наблюдать… Шуму было! Совершенно удовлетворенный услышанным, меняла возвратился в лавку. Теперь оставалось ждать, как отреагирует Обух, именно эту стадию плана Хромой считал наиболее сомнительной. Главарь бандитов вызывал куда больше опасений, чем весь гарнизон замка Леверкой.

Хромой разменял мелочь крестьянину, который возвращался с Овощного рынка, послушал, о чем нынче судачат в картофельном ряду, поддакнул жалобам на тяжкие времена. Больше клиентов, похоже, не предвиделось, и Хромой снова задремал. Ближе к вечеру в лавку постучали. Явился не кто иной, как Пуд. Обух желает видеть менялу — тот, дескать, знает, по какому поводу.

— Ясно, — кивнул Хромой, — мы ж вчера и уговаривались, что после переговорим. А как Обух? В хорошем настроении или зол?

Пуд задумался — должно быть, решал, можно ли говорить чужаку о том, как ночью спешно вывозили тайник с Подковной.

— Ночка была та еще, пришлось побегать, — уклончиво высказался парень, — но к тебе Обух по-хорошему, так я понимаю.

— Ладно. Пуд, подожди за углом, я вещички по углам рассую, дверь запру и подойду.