Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ба-а, а какой сегодня праздник? – спросил он тоскливо.
– Мужик бабу дразнит – вот и весь твой праздник, – ворчливо отмахнулась бабка и стала торопко крестить себе рот. – Осподи, прости свою грешницу – не Тебе было сказано… – и она принялась отчитывать внука. – И надоть тебе было встрянуть под руку. Да ушами-то не прядай – не для тебя речи.
А у печурки ворожила над горячим отваром из пахучих трав и кореньев сглазливая баба Стеша-Порча с цигаркой во рту.
«Чей-то тут хозяйничает крючконосая куряка?» – недоумевает мальчишка. Ему охота крикнуть: «Гоните ее!» Но, ощутив ноющую резь в животе, он стал казнить себя за то, что во сне не догадался съесть свой волшебный красный блин. «Да и простых-то блинов можно б было полопать от пуза… все не так хотелось бы исти».
И вот, чтобы выразить свое недовольство гостьей, он заскулил:
– Ба-а, блинов хочу.
– Каких-таких еща блинов? – осердилась бабка Груша.
– «Красных»… и со скоромом!
– А березовой каши, случаем, не хочешь исти? – и тут же бабка сказала отходчиво: – Вставай, кормилец ты наш разъединственный. Да поживей собирайся в поле за пестышами.
– Крестник, я тебе уже и торбу приготовила, – угодливо вставила Паша, наливая в кружку вместо чая взвар из еловой хвои. – Попей на дорогу, чтобы зубы от цинги не шатались.
– Да непременно дойди до Воротков. Страсть, аж срамотно смотреть, какие там вылезают из земли – крупистые да залупастые пестыши, – хохотнула Стеша-Порча своим прокуренным хрипом.
– Так и прут они там из земли цельными хлебами! – сердито подтрунила бабка Груша и разохалась. – Кто хлебов из пестышей не едал, тот и беды не знавал.
Ионка же препираться с новинской ворожеей не стал. Радуясь примирению бабки с его крестной после их ночной перебранки, он решил скрасить этот день своим послушанием.
– Ладно уж, можно сходить за пестышами и на Воротки.
И вот, наставленный советами и с большой торбой на плече, мальчишка выкатился из землянки, где его поджидало в попутчики красное солнышко, спеленутое голубой поволокой неба и убаюканное жавороньей зыбью: «тюр-ли, тюр-ли!»
Указанное Стешей-Порчей поле у Воротков и на самом деле оказалось урожайным. Прямо-таки мостом стояли вылупившиеся из талой земли золотисто-крупистые пестыши – зародыши полевых хвощей, которые в великие лихолетия на Руси не раз спасали детей от голодной смерти.
Торбу свою мальчишка наполнил споро и скоро. А управившись с делами, он забрел в Татьянин колок – гулкий и светлый, где «от пуза» напился березового сока. А затем себе на забаву вырезал из ивняка коряную сопелку. Потом на поляне у болота набрел на журавлиные плясы, где долго елозил на брюхе по сырой земле среди кустовья, скрадываясь ближе ко сну наяву.
Домой он собрался уже где-то пополудни. Идет по подсохшей полевой дороге, а сам знай заливисто свиристит на своей ивовой сопелке, подлаживаясь то под жавороньи трели «тер-лю, тер-лю!», то под «ку-ку!» лесной вещуньи, загадывая себе вечность. А та и рада стараться потрафить круглой сироте – куковала не умолкая.
И вот свиристит мальчишка средь пустынного поля, а у самого перед глазами – журавлиные плясы. Минутами ему начинало казаться, что он и сам уже – длинноногий журавль. От вскидывал вразлет руки и в замедленном кружении начинал подпрыгивать то на одну, то на другую ногу. А его попутчик, разыгравшееся красное солнышко, знай беспрестанно целовало его в непокрытую маковку, ласково делая ему знаки: «Нет, с таким веселым добытчиком не пропадет в жизни бабка Груша».
Ионка так увлекся своей игрой, что даже не заметил, как подошел к своему пепелищу. Увидев бабку Грушу, полоскавшую тряпье в ручье, он радостно окликнул ее, показывая набитую битком пестышами торбу:
– Ба-а, вона!
Та только махнула рукой, словно бы ее добытчик лучше и не ходил на свой горький промысел. Да еще и разворчалась:
– Пошто без шапки-то идешь? Живо надень, санапал волыглазый!
«Чёй-то она?!» – удивился внук, цапаясь рукой за непокрытую голову, а шапки-то и вправду нету. И тут же сообразил: видно, потерял где-то на журавлиных плясах.
Осознай мальчишка свою утрату, наверное, горько опечаловался бы, но он услышал знакомый до слез переливчатый посвист, который не спутал бы ни с чьим. Даже во сне!
Ионка резко запрокинул голову – аж хрустнула какая-то косточка в его шее – и не обманулся в своей догадке. На его новой скворешне сидели две чернорябые с зеленоватым отливом, жданные им птахи. Правда, только после долгой и муторной зимы они погляделись ему какими-то большими. Но это были все же не грачи и не галки. Вчера, ложась спать, он даже загадал на них: «Если прилетят в Новины скворцы, наши победят! И папка, и дядька-крестный, и все новинские мужики и парни, и все новинские лошади, взятые на войну, возвернутся домой».
И вот теперь, веря и не веря своим глазам, он видел на своей скворешне их веснинскую пару, отдыхавшую с дальней дороги. По-домашнему расслабив крылья, Он и Она, отрадно распевая, рассказывали ему, самой близкой родне, где были и что видели в далекой дали от родной стороны, опаленной пожаром войны. От нахлынувшего ликования у мальчишки чуть было не выпорхнуло из его заморенной груди обрадованное сердчишко. Забыв про все худое на свете – про войну, похоронки, голод и утерянную в лесу ушанку, он сбросил с плеча опостылевшую торбу со срамными «хлебами» погорельцев – будь они неладны! – и, размахивая корьевой сопелкой, кинулся в землянку, звонко оповещая, как предвестник небес:
– Крестная, скворцы прилетели! Урра! Теперь наши обязательно победят!
Едва не сорвав с петель щелястую дверь, Ионка шумно влетел к себе в подземелье. Хотя с яркого солнца и ударило ему в глаза тьмой, но он сразу разглядел свою крестную с заострившимся носом на мертвенно-белом лице. Она вытянуто лежала на бабкиных полатях в белой солдатской рубахе. В изголовье, в стену между жердин, были воткнуты ветки вербы. И еще бросилось ему в глаза: «С чего бы это в переднем углу днем горит патронный светец, если с утра не было никакого праздника?»
И он каким-то неведомым ему чувством уловил то, что в его отсутствие с его любимой теткой-крестной произошло что-то непоправимое. «Ведь крючконосая куряка Стеша-Порча неспроста тут утром хозяйничала…» И вот, цепенея от охватившей его жути, он стал пятиться к открытой двери. И тут он услышал шепот:
– Крестничек, сядь ко мне.
Мальчишка обрадованно плюхнулся на край лежака и преданно ткнулся лицом в холодеющую шею тетки, давясь подступившими к горлу слезами:
– Крестная, я подумал… Что ты, крестная…
Паша безучастно молчала. На ее бескровном лице была какая-то нездешность. Но вот, медленно приподняв руку, она
