Там, за зорями. Пять лет спустя - Оксана Хващевская

пострадать, а не о том, что в больницу она не хочет и Машку после праздников надо будет с кем-то оставить, потому что родители работают и сидеть с ней не смогут. К тому же через несколько дней ее надо будет и в школу отвозить, а у самой Златы с середины января начинается последняя сессия. О том, что ребенка она и вовсе может потерять, Злата не могла и не хотела думать, свято веря, что бог, подарив ей это чудо, не может так жестоко его отобрать.

Глава 18

Вот уже которую ночь Злата стояла у окна в больничном коридоре. Стояла, глядя, как за окном свирепствует вьюга, метет снег в тусклом свете уличного фонаря. Днем, когда туда-обратно сновал медперсонал, когда ставили капельницы и приходили с уколами, девушке строго-настрого запрещали вставать. Ей был прописан постельный режим. Вставать разрешалось только в туалет, в душ и в столовую. Все остальное время надо было лежать. Ведь угроза выкидыша на шестом месяце беременности — это не шуточки, врач ей так и сказал. В ее возрасте с этим шутить опасно. Слишком велика вероятность и вовсе остаться бездетной. О чем она вообще думала?!

«О чем она вообще думала?» — этот вопрос на протяжении всей недели Злата и задавала себе. Правда, ответить на него однозначно было сложно! Возможно, погрузившись в работу, она тем самым пыталась отгородить себя от всего мира, а главное — старалась в первую очередь не думать о Витале, не чувствовать обиды, сжимающей горло, при воспоминании о том, как все было и чем все закончилось. Не вспоминать его глаза, злые, холодные и чужие, и то, как резко и отрывисто он произносил слова, которые так больно ранили. Нет, она думала о ребенке, ни на секунду не забывая о маленьком существе, которое росло и развивалось внутри. Она чувствовала его в себе и была совершенно уверена, что она-то не причинит ему вреда. Спрятанный и отгороженный от всего мира у нее под сердцем, ну где еще малышу может быть так безопасно? Но оказалось, что и там небезопасно, и виновата во всем этом она сама.

Так страшно стало при одной лишь мысли, что она может потерять ребенка, он исчезнет, и она не почувствует больше его нежного, легкого прикосновения внутри. Прикосновения, от которого у нее слезы выступали на глазах, а губы растягивались в улыбке. Она прижимала ладонь к животу и таким образом как будто прикасалась к нему. Он дарил ей радость и счастье, вызывая всплеск эмоций, направленных непосредственно к человеку, который так же, как и она, был связан с этим ребенком. Она простила его. Да и как она могла обижаться, нося под сердцем его ребенка? Она простила, скучая, вспоминая, тоскуя. Не в состоянии уснуть ночами, вот так же, как сейчас, стояла у окна у себя дома, в Минске, в родительской квартире. Злата все время думала о нем, а в минуты, когда становилось особенно невыносимо, звонила… Он не отвечал на ее звонки. Ответом ей были короткие гудки. Стало очевидно, Виталя внес ее в черный список, не желая разговаривать. Не желая даже отвечать на звонки, сбрасывать их, слышать ее голос. Злата писала сообщения, сбивчиво и неумело, пытаясь сказать ему, объяснить, извиниться. Извиняться было сложнее всего. Злата не чувствовала себя виноватой и по большому счету ни о чем не жалела. Но ей так его не хватало. Печаль, умноженная на прошедшие годы, снова ложилась на сердце, и иногда дома, по вечерам, во дворе ей чудились его шаги. Полянская замирала, прислушивалась, подходила к окну, но там лишь ветер гонял листья по дорожке, а потом закружили метели…

Она ждала его, все время ждала, не желая верить, что он не думает о ней и ему совершенно наплевать, как она живет, что с ней происходит. Она любила его и ждала, но как же страшны были эти ожидание и угасающая надежда. Она пыталась не терять надежду, но все чаще возникал вопрос: а любил ли он ее вообще или просто пытался ее в этом уверить, а может быть, и себя? Злате хотелось быть в этом абсолютно уверенной, но этой уверенности с каждым днем становилось все меньше.

Злата хотела ребенка от Витали, но и его тоже хотела. Он нужен был ей. Наверное, это было эгоистично, но она старательно прогоняла мысли о том, что и жене его, и сыну он тоже нужен. И они не хотят его терять. А ее желания грешны, и за них придется отвечать перед богом, который до этой минуты и так был милостив к ней, подарил ребенка, сотворив чудо, позволил ей узнать, каково это — чувствовать под сердцем дитя. Это уже было под стать благословению. Но ей хотелось большего…

И тогда бог решил отобрать у нее ребенка, наказать, открыть глаза… В какой-то момент все это увиделось Злате Полянской в таком свете, и ее охватил ужас.

Сжав в ладони крестик, который носила на шее, не снимая, девушка в минуту отчаяния обратилась к небу со страстной молитвой и обещаниями…

Злата просила сохранить ей ребенка и обещала никогда больше не звонить и не писать Дорошу. Но все, что происходило в голове и сердце Златы, мало кому было известно. Не хотелось и невозможно было об этом с кем-то говорить. Конечно, у нее было много знакомых и подруг, школьных, университетских, с ними она, конечно, могла о многом говорить и многое обсуждать, но о том сокровенном, личном, что было на сердце, что даже с мамой сложно было обсуждать, об этом Злата с ними говорить не могла. И с Анькой тоже. Родственница изначально и до сих пор не могла понять, как же так случилось и почему. Хорошо еще, что годы сделали ее не только старше и мудрее, но еще и тактичности придали, по этому она не лезла с расспросами к Полянской, довольствуясь тем, что рассказывала сама Злата и мама.

Так уж вышло, что откровенно и обо всем Злата могла говорить только с Ириной Леонидовной, казалось бы, совершенно чужим, посторонним человеком, но вместе с тем умевшим выслушать молча, хладнокровно, без эмоций, аханья и качания головой. Без вопросов, ответить на которые девушка не могла и не знала ответа. Нет, Ирина Леонидовна ни о чем не спрашивала, не сочувствовала и не обманывала девушку, просто попыталась, расширив рамки картины, коей были отношения с Виталей, показать ее Злате