Учебник рисования - Максим Кантор

Всего этого рассказать Соломон Моисеевич не мог и не рассказал. Чтобы стало вполне понятно, надо было бы рассказать и то, что случилось дальше: как пилота Святского и его, штурмана-стрелка Рихтера, представили к награде, про стремительно выросший авторитет пилота Святского. Святский выучился ходить ленивой походочкой, выплевывать окурок длинным плевком, и молодые курсанты смотрели ему вслед. Колобашкина стали забывать и (не без оснований, впрочем) приписывать победу над Виттроком Святскому. Как ни крути, а единственный уцелевший экипаж — был их экипаж, значит, и победа принадлежала им. Говоря объективно, Соломон, как-то сказал Женя Святский, расправляя грудь с орденами, Колобаня был авантюрист. Он нас, можно сказать, подставил. Разве так можно летать? Ну сам подумай. Все нахрапом, все безответственно. Если бы я потерял над собой контроль, если бы я мог себе такое позволить, — и прочее в том же духе. Рихтер растерянно кивнул. В словах Святского было много правды. Вскоре Святского перевели в тыл инструктором, дали полковничьи погоны. Он возглавил летную школу за Уралом. А потом в газете «Красная звезда» Соломон увидал его портрет. «Владеть собой — значит победить врага! — говорит генерал-полковник Евгений Святский» — гласила подпись под фотографией мордастого Святского.

Как было все это рассказать? Соломону Моисеевичу стало обидно, что пересказу воспоминания не поддаются. Про себя самого историй у него не было, боевых вылетов после достопамятного боя случилось всего два, и оба обошлись без воздушных дуэлей. Он никогда более не слышал, как ветер поет победную песню. Летная часть вскоре была расформирована, фронт сместился на Запад, в ход пошла принципиально другая авиация — теперь бомбили Берлин. Впрочем, война в памяти отодвинулась уже настолько, что картины ее путались с картинами другой войны, испанской, на которой он не был. Иногда ему начинало казаться, что он сам воевал под Мадридом. Он не помнил, летал ли он над Гвадалахарой, но, кажется, они сбили там с Колобаней три самолета.

Вслух он произнес

— Послушать вас, я людям вред приношу. Нашли вредителя. Мне в сталинские годы такие ярлыки навешивали. А сами вы, Сережа, чем занимаетесь? Что это за дурацкое «Открытое общество», и что вы там делаете? Якшаетесь черт знает с кем.

Татарников оживился, водянистые глаза заблестели.

— И не говорите, Соломон! Сам не знаю, что там делаю. И ни одна собака не ведает. Конспираторы! Собираемся под покровом ночи в ресторанах, пьем шабли, едим икру. Цели — неизвестны! Не истребление же популяции осетровых? Пятерки исполнителей отчитываются перед старшим, старшие получают задание от главных, главные — от генеральных. Полная неизвестность. Но зарплата идет.

— Прекратите паясничать. Хотите скрывать свои похождения — пожалуйста.

— Болтаем часами — но это ведь не цель. Денег-то сколько вбухано! Люди-то какие значительные! Может быть, под видом гуманитарных инициатив шпионажем занимаются?

— Неужели? — ахнул Рихтер.

— Надо же объяснить их значительность. Что-то все время происходит: бумаги приносят, телеграммы уносят, депеши доставляют.

— Я слышал, — ревниво сказал Соломон, — у вас большая издательская программа.

— Вас печатать не станут, не думайте. И меня, старого дурня, не будут. Я, впрочем, и не пишу ничего, — сказал Татарников, подумав. — Но журналы прогрессивные поддерживаем. Либеральных авторов переводим. Вот на Сахалин отправили триста томов демократической макулатуры. И в Тюмень триста книг Орвелла. И в Магадан тысячу экземпляров «Архипелага ГУЛАГ». Пусть знают, верно?

— Зачем в Магадан — про лагеря? — изумилась Лиза. — Они разве за окном лагеря не видят?

— Вот, барышня, вы и подошли к отличию истории от исторического учения. Видят-то они видят, но мы, — «Открытое общество», то бишь Карл Поппер и прочие любомудры, — мы считаем, что этого мало. Вы спросите, почему жителям Лас-Вегаса не послать миллион томов «Архипелага»? Ведь они — даже в окно не видят? Про это у Поппера не написано, ответа нет.

— Все бы вам паясничать, Сергей, — раздраженно сказал Рихтер, — послали книги, и хорошо. Правду надо знать.

— Где это видано, чтобы правда была целью большого предприятия? Правда, она бесплатная. Я слышал, у нашего общества в бюджете миллионов сто. Вот я и спрашиваю: чем мы занимаемся на самом деле?

— Чем же?

— Историк — существо вроде жителя Магадана, глядящего в окно. Он все видит и запоминает. А потом ему книгу из центра шлют — с рассказом про то, что он видит на самом деле. Вот историк и сравнивает книгу — с видом из окна.

— И что же?

— Если вы хотите послать на Сахалин три тонны макулатуры, зачем нанимать менеджера и платить несколько тысяч долларов в месяц? Проще нанять грузчика на вокзале, погрузить ящики — и денег на ветер не кидать.

— А зачем кидают?

— Сначала я решил, что организована школа для начальства. Но начальство готовят в другом месте. Интеллигенты здесь ни при чем.

Соломон Моисеевич, далекий от любой практической деятельности, полагал что тайные механизмы общества действуют согласно его теориям — и считал себя знатоком политической борьбы. Он рассеянно отставил чашку с чаем, разжал пальцы, и Лиза, освоившая семейные навыки, бросилась через комнату ее ловить.

— Полагаете, нечто готовится, — Рихтер значительно покашлял, как человек, знающий жизнь и ее интриги, — здесь? В России?

— Строю предположения. Допустим, у вас миллиард.

— У меня?

— У вас, Соломон.

— Так, — удовлетворенно сказал Соломон Моисеевич, — у меня миллиард долларов. Допустим.

— Вы бы с ним что стали делать?

— Немедленно возродил бы Платоновскую академию.

— Считаете, нужно?

— Необходимо!

— Современные воротилы — спекулянты, банкиры, нефтяники — именно это и сделали. «Открытое общество» — чем не Платоновская академия? — и едва Рихтер открыл рот, Татарников остановил его: — не яритесь, Соломон. Идея та же: гуманисты на дотациях капитала. Зачем?

— Не понимаю вопрос.

— Вы сказали: раздадим интеллектуалам. Надо платить бездельникам зарплату, посылать дармоедов в отпуск на моря, давать премии, верно? Так, на ветер, на красные колготки Розе Кранц вы миллиард профуфукаете. Вы намерены этим чего-то добиться. Чего?

— Полагаю, — произнес Рихтер значительно, — изменить общество.

— Верно, но в каком месте изменить? Законы? Психологию народа? Климат? Тонна макулатуры, отправленная в Сибирь, ничего в Сибири не изменит, а интеллигент как не знал, где у коровы хвост, так и не знает. Судьбу культуры? Нет. Вы хорошо знаете, что культура создается не институтом чиновников. Если меняется нечто, то уровень жизни узкого круга лиц. Тогда (повторяю вопрос!) зачем траты?

— Отвечайте, — раздраженно сказал Соломон Моисеевич, — если знаете.

— Дело нехитрое, — сказал Татарников. — Институт красной профессуры. Интеллигенция в России — субстанция, производящая идеологию. Это ее единственная функция. С наукой проблемы — но идеологию производим исправно. В регионах нужны комиссары, Соломон, вот и все. При наместниках положены политработники — как обычно. Вот куда вкладывают деньги разумные люди, и на шабли тратятся исключительно в идеологических целях.

— Хм, шабли. Это Пушкин пил, не так ли? Я думаю, рублей сто надо заплатить, — сказал Соломон Моисеевич подозрительно.

— Нет, Соломон. За сто рублей бутылку пива купить можно, но никак не шабли. Долларов полтораста, полагаю.

— А в рублях это сколько?

— Тысяч пять.

— Не может быть! Две пенсии!

— Вот так.

— Как же это получается, Сергей? Я всю жизнь работаю, пишу, размышляю, а не могу себе позволить шабли?

— А зачем вам шабли, Соломон? И потом, правды ради, вы не в шахте работаете, а пишите себе в удовольствие. За что же государство вам шабли давать станет?

— Могло бы и дать.

Рихтер задумался о пенсии, себестоимости продукта, дорогом вине, и мысли его затем перешли к чаю с лимоном, он вспомнил, что недавно держал в руках чашку. Куда она делась? Рихтер беспомощно оглянулся вокруг. Он растерянно пошевелил в воздухе пальцами, и чашка горячего чая образовалась сама собой: Лиза стремглав кинулась на кухню, выхватила из рук Татьяны Ивановны чашку только что заваренного чая, вернулась в комнату, подала Соломону Моисеевичу.

— Хм, спасибо, Лиза. Совсем не остыл, как ни странно. Я собирался просить подогреть, но постеснялся. Не хотел никого утруждать. А лимон ты не положила? Решила не класть?

— Нет лимона, Соломон Моисеевич. Я вам яблочко нарезала.

— Ну ничего-ничего, я вполне могу обойтись. Да. Я легко обхожусь без лимона. Не страшно.

— С яблоком тоже вкусно.

— Врачи рекомендовали мне есть лимоны. Но я вполне могу обойтись. Какая разница, в конце концов. Можно и яблоко. Даже если это и не столь полезно, как лимон, не стоит обращать внимания. Право, не стоит.