Алый лев - Элизабет Чедвик

Он привез с собой ко двору своего пса, серо-стальную ирландскую гончую ростом с пони, с оскалом, при виде которого придворные потрусливее вытягивались в струнку вдоль стены, когда эта собака проходила мимо, сопровождая своего хозяина. Это чудище прониклось к Вильгельму расположением и повадилось спать, лежа на его ногах, угрожая раздавить ему все кости. Его передняя часть то и дело нюхала воздух и фыркала, а задняя производила менее громкие звуки, которые, однако, раздражали обоняние.

— Это из-за еды во дворце, — Фицуорен извинился за последнюю газовую атаку, от которой у обоих глаза чуть не начали слезиться. — Не подходит она ей. А вы не держите собак?

Он указал на нее тонкими, изящными и ухоженными пальцами. Однако их изящность была обманчива. Фицуорен виртуозно обращался с мечом и выиграл множество рыцарских поединков.

— У моей жены есть охотничья собака, то есть гончая, — ответил Вильгельм, — а у ее женщин есть комнатные собачки, и дети мои постоянно притаскивают всякую живность, но сейчас я сам предпочитаю не держать питомцев.

Фицуорен засмеялся.

— Ирландские собаки похожи на своих хозяев, — сказал он. — Они воняют, они не умеют себя вести, они готовы на все, что угодно, за подачку, но если тебе действительно удастся завоевать их любовь, они пройдут за тобой через ворота ада и там сцепятся с самим дьяволом, защищая тебя. Всегда полезно иметь при себе кого-то, готового вцепиться врагу в горло по одному твоему слову.

Он весело, ехидно и заговорщически взглянул на Вильгельма. Губы Маршала дрогнули в усмешке:

— Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

— А стоило бы, — Фицуорен взглянул куда-то позади Вильгельма и сделал незаметный предостерегающий жест. Мгновение спустя появился король и какое-то время стоял молча, наблюдая за их игрой. На его руке висла его последняя любовница, Сюзанна; ее платье из сверкающей парчи переливалось на туго обтянутой груди, а талия и бедра были упакованы в ткань так плотно, что через нее можно было различить ямочку пупка, а сзади, под платьем, она прикрывала попку лисьим хвостом. Парочку сопровождали несколько рыцарей из личного войска короля. Вильгельм был бы рад, если бы собака снова испортила воздух, но у туши, возлежавшей на его ногах, наступило затишье.

— Маршал, я так полагаю, что ты никаких вестей из Ирландии не слыхал? — поинтересовался Иоанн с улыбкой, которая практически ничем не отличалась от ухмылки.

— Нет, сир, не слышал, — ответил Вильгельм. Он говорил осторожно: все две недели Иоанн относился к нему с пренебрежением, и то, что он внезапно решил подойти к нему, и манера его поведения были пугающей переменой.

— Ну, тогда тебе будет приятно узнать, что я слышал.

Вильгельм был настолько ошеломлен, что не смог не раскрыть глаз от удивления. Погода была настолько плохой, что, он был уверен, ни один корабль не отважится пересечь море. Да и измученных, заляпанных грязью и солью гонцов, направляющихся в палаты Иоанна, он тоже не видел:

— Сир?

— До меня дошли сведения о позорной драке у твоего замка в Килкенни. Твои люди подняли оружие против моего юстициария. Стефан д’Эвро и Жан Дэрли оба погибли; д’Эвро погиб на поле боя, а Дэрли от удара копьем в живот. Мне сказали, он умирал мучительно. Твоя графиня сейчас в осаде, а защищать ее, кроме младших командиров, некому.

Он вгляделся в лицо Иоанна, в котором злорадство блестело, как осколки разбитого стекла. Вильгельм вспомнил о том, как он множество раз отражал удары на поле боя и на площадке для тренировок. Поднять щит, пригнуть голову, собраться. Не отступать. Не выдавать своих чувств.

— Я глубоко сожалею об этом, милорд, — ответил он бесстрастно. — Смерть этих замечательных людей — огромная потеря, они были вашими вассалами, как и моими, и в прошлом сражались за вас. Поэтому такая потеря не только скорбная, но и досадная, если только это правда.

Иоанн сверлил его взглядом. Он тяжело дышал, меховая оторочка его плаща поднималась и опадала в такт его дыханию. Наконец он развернулся и пошел прочь, Сюзанна раскачивалась, по-прежнему вися на его плече.

Вильгельм взглянул на доску с шашками, но не увидел ее. Он передвинул фигуру, не имея ни малейшего представления о своих намерениях.

Серые, как камни, глаза Фицуорена была полны сожаления и удивления.

— Если в вас есть хоть капля милосердия, продолжайте играть, — произнес Вильгельм хрипло.

Фицуорен подтолкнул фигурку, не пользуясь необдуманным ходом Вильгельма.

— Это может быть правдой?

Вильгельм покачал головой. Понимая, что за его реакцией следят, он сохранял спокойный вид, но слова Иоанна впивались ему в сердце, как стальные коп и.

— Как? — спросил он. — Мейлиру Фицгенри едва хватило времени, чтобы добраться до Ирландии, не говоря уже о разворачивании военных действий. Он пытается выбить меня из седла, и будь я проклят, если доставлю ему это удовольствие, — он взглянул на лорда: — Вы знаете, каково это, Фалк, вы бывали на турнирах, и вы тоже были мишенью для копья неудовольствия Иоанна, и даже больше, чем я, поскольку он превратил вас в изгнанника и охотился на вас по лесам и полям в течение трех лет.

— Однако он не выиграл, — с улыбкой, больше похожей на волчий оскал, отозвался Фалк.

— Потому что вы хороший военачальник. Вы знаете правила игры и знаете, как остаться невредимым.

Фицуорен отрицательно покачал головой.

— Потому что я знаю, как ладить с людьми и идти своей дорогой, — сказал он.

Вильгельм рассмеялся, и для тех, кто наблюдал за ним, это выглядело, как если бы ему не было дела ни до чего в мире и слова короля отлетали от него, как от начищенного щита.

— А, — сказал он, — в таком случае, мы люди со схожим опытом, хотя это и не значит, что мне это по душе. В моем возрасте уже хочется мира и покоя… а не сюрпризов.

Фицуорен скептически поднял бровь.

— Надежда умирает последней, — сказал он.

Вильгельм тяжело опустился на кровать в своем охотничьем домике. Слуг он отпустил. В висках сильно стучало. Прочная железная броня, защищавшая его в течение всего дня, после того как Иоанн, издеваясь, сообщил ему новости, теперь превратилась в клетку. Он отступил, опустил решетку крепостных ворот, поднял мост и заперся внутри так крепко, что теперь, казалось, сами стены его раздавят. Он не мог разделить свое бремя ни с кем — ни со своими людьми, ни, разумеется, со своими сыновьями. Он должен был выстоять и пережить это в одиночку. Боль усилилась, она распространялась от мышц затекших плеч и шеи в голову, пока от напряжения его глаза не начали слезиться. И Изабель не могла излечить эту боль, утешить его, облегчить его ношу, заставить его понять, что выход есть, он не мог лечь рядом с ней и почувствовать себя дома. Она сама сражалась, и даже была в большей опасности, чем он, и эти битвы отнимали столько же сил и требовали такой же находчивости и воли, как те, что вел он. Застонав, Вильгельм обхватил голову руками, все его существо стремилось прочь отсюда, но он понимал, что, если уедет, это лишь увеличит его долги, и, когда придет время расплаты, это его разорит.