Страна Печалия - Софронов Вячеслав

—

Куда прешься, черт тебя побери?! Глядеть надо! — зло выругался Фома, остановившись.

Человек, на которого он наткнулся, тоже остановился и укоризненно произнес:

—

Зачем на ночь глядя лукавого поминаешь? Сам виноват, по сторонам глядеть следует. Чего это ты посреди ночи везешь? Воду, что ли? Другого времени не нашел, — ворчливо добавил он и собрался было идти дальше.

Но Фоме его голос показался знакомым, и он остановил его, спросив:

—

Лучше скажи, чего сам по темнотище тащишь? Кто таков будешь? Я местных мужиков всех наперечет знаю, а тебя вот не припомню. Откуда вдруг такой взялся?

—

Тебе до меня, дядя, какое дело? Вези себе дальше, я тебе в том ничуть не мешаю. Прощай. — И он вновь взялся за веревку, собравшись тащить свои санки с поклажей дальше.

Тут Фома припомнил, что видел этого парня во дворе Знаменского монастыря, куда не так давно ходил по просьбе вновь прибывшего протопопа, чтоб помочь ему забрать привезенный из Москвы сундук и походный ларец.

До него дошло, что он столкнулся с проживающим в монастыре послушником Анисимом, которого все кличут Гвоздем за его длинный рост. Знал он и то, что этот Аниська слыл по всей округе наипервейшим вором, и слободчане, не раз ловившие его у себя подле двора чего-то высматривающим, нещадно награждали его тумаками, гнали подальше. Непонятно было, как его до сих пор держат в монастырских стенах. Видать, настоятель Павлиний по непонятной причине покрывал Аниську, хотя наверняка знал о его пагубном пристрастии.

Потому Фома решил выведать, что тот в полуночную пору везет на своих санках.

—

А ну-ка, ответь, что везешь тайно от людей? — с угрозой в голосе спросил он и протянул руку к санкам. — Дай-ка, гляну. — С этими словами он наклонился и сорвал рогожу, которой была укрыта находящаяся на санках поклажа. Под ней оказался солидный замороженный поросенок, заботливо освежеванный и выпотрошенный. Видимо, прежние хозяева заранее приготовили его к Рождеству, чтоб в положенный срок подать к столу на праздник.

—

Это что же получается, — озадаченно спросил Фома Анисима, — монах на свининку позарился? И, скорее всего, на чужую…

—

То мне за труды мои награда! — злобно крикнул тот. — Пусти меня, а то…

—

Что «а то»? — спросил Фома, который прикинул, что в случае потасовки легко справится с худым, как жердь, монахом. — Договаривай, коль начал.

—

Давай разойдемся по-хорошему, — предложил ему Анисим. — Я тебя не видел, а ты меня не встречал. Договорились?

—

И что мне за то будет? — поинтересовался Фома. — Говори, не стесняйся, слушаю тебя, Аниська-Гвоздь.

Монах, поняв, что его узнали, решил все же исхитриться и предложил Фоме неплохую сделку:

—

Пошли до монастыря и там поросеночка пополам разделим. Пойдет? И мне достанется, и тебе свининка не помешает. Согласен?

—

Тебе за воровство твое кнут ждет, — ответил Фома, — а может, и еще чего похуже. Сам знаешь. Так что отдавай мне порося этого целиком, а я тогда сделаю вид, будто сроду тебя не встречал, и в глаза не видел.

—

Грабишь, да?! — взвизгнул уж точно по-поросячьи Анисим. — Креста на тебе нет, изверг!

—

А на тебе если и есть крест, то ворованый. Точно говорю, — ответил, не задумываясь, Фома и вырвал веревку из рук слабосильного монаха. Тот даже и не думал сопротивляться, а лишь всхлипнул, пытаясь разжалобить своего обидчика.

—

Бери, злодей, забирай, оставляй меня с голоду умирать, — запричитал он. — Ты же не знаешь, что коль не поем, то уснуть не могу. Я не виноват, если натура у меня такая ненасытная, всегда голодный. Да будь ты проклят! — закричал он уже вслед Фоме, который натужно пер по улочке враз двое санок и не собирался отвечать Анисиму на его выкрики.

Вскоре он добрался до дома протопопа, оглянулся назад, пытаясь определить, не следует ли Аниська следом за ним. Но в темноте трудно было разобрать даже на расстоянии вытянутой руки, есть ли кто рядом. Он прислушался, надеясь услышать скрип снега, но не смог различить никаких звуков, кроме завывания ветра. Тогда он смело въехал во двор к протопопу и постучал в дверь.

—

Кто? — раздался зычный голос оттуда, и вслед за тем на пороге предстал сам Аввакум в простом подряснике.

—

Воду тебе привез, — сообщил ему Анисим, — Устинья меня к тебе направила. Куда наливать?

—

Так у меня посуды совсем никакой нет, — ответил растерянно Аввакум, — и где взять не знаю. Может, всю кадушку до утра оставишь, а там что и придумаю?

—

Ну, не знаю, — протянул Фома, хотя ему было совершенно все равно, заберет ли протопоп к себе всю кадушку или лишь отольет часть воды из нее. Легче обратно идти будет. Чуть помолчав, он заявил: — Ладно, я сегодня добрый, забирай все как есть. Только тогда у меня просьба к тебе: оставлю у тебя и вторые санки. А то мне еще по делу сходить надобно, а их с собой волочь не с руки будет.

—

Тоже с водой, что ли? — поинтересовался протопоп.

—

Нет, там поросеночек к Рождеству приготовленный. Пусть полежит пока. Авось не покусишься на скоромное.

—

Где же ты его в такую пору взял? — с недоверием спросил Аввакум. — В проруби, что ли, поймал, пока воду черпал?

—

Почти что так, — засмеялся шутке Фома. — Знакомец один наградил за услуги мои. Так как, оставлю пока?

—

Оставляй, что ли, — отвечал протопоп, которому, судя по всему, очень не хотелось вносить в дом неизвестно откуда взявшегося порося. — Не ворованный, случаем? — спросил он Фому, который уже выходил за ворота.

—

Да я что, на вора похож, что ли? — не оборачиваясь, откликнулся тот и, не оглядываясь, зашагал к дому своей сожительницы, радуясь своей изворотливости. Если вдруг Аниську поймают и он покажет на него, Фому, то поросенка того никто у него не найдет. А когда шум уляжется, то он заберет его у протопопа, который ни о чем не подозревает. К нему в дом вряд ли кто заглянет.

* * *

Когда Устинья поинтересовалась у Фомы, куда он дел кадушку, он объяснил, мол, пришлось оставить ее в доме у протопопа. Та что-то хмыкнула себе под нос, выражая тем самым неудовольствие произошедшим, но пилить его за оплошность, как это обычно делала, не стала. Фома же тут же завалился спать, прикинув, как всегда перед сном, что жить ему здесь еще до наступления весны, никак не меньше чем три, а то и четыре месяца, и спал крепко, забывши обо всем на свете, как это обычно случается у людей, не отягощенных повседневными заботами и хлопотами.

Утром Устинья, встав пораньше, перекусила остатками вчерашней каши, оставив и Фоме изрядную часть, надеясь вернуться как раз к тому времени, когда у него начнут проявляться муки голода. По дороге она заглянула к Варваре. Та тоже уже пробудилась и собралась идти. Конечно, Устинье не составило бы особого труда одной управиться в доме у приезжего протопопа. Соответственно, и плату получила бы одна, а не половину. Но идти в дом к одинокому мужчине, будь он хоть трижды святой, не позволяли общепринятые правила. Одно, когда ты принимаешь у себя разных там ходоков, до которых никому дела нет, и совсем другое — наведаться к одинокому человеку в сане. Мало ли как местные кумушки истолкуют их совместное пребывание под одной крышей, да еще и без посторонних глаз?! Это Глашка, та не боится никого и ведет себя так, как ей заблагорассудится. Но у нее и слава тому соответствует. Глашка, она Глашка и есть, что с нее взять. А коль хочешь оставаться в добрых отношениях с соседками, тут надо ухо востро держать.

К тому же, по словам самого протопопа, он со дня на день ждет приезда жены с детьми. А как она взглянет на постороннюю бабу, ошивающуюся в доме у ее мужа? Во что оно может вылиться, кто знает. Потому Устинья с самого начала во избежание разных там толков и пересудов решила взять с собой Варвару.