Бунтующая Анжелика - Анн Голон

— Сударыня, успокойтесь и объясните мне все без боязни, — произнес он, смягчив голос и ласково взглянув на просительницу. — Я вас не знаю, но обещаю выслушать вполне благожелательно.

Анжелика успела спохватиться, что проявила невежливость к господину Маниго и его толстой супруге, и торопливо приветствовала их. Затем рассказала, волнуясь, о том, что произошло в доме мэтра Габриэля… Там может возникнуть бог весть что, самое страшное.., а может быть, уже и случилось… Она всхлипнула.

— Ну, что вы, успокойтесь же, успокойтесь, — повторял господин де Бардань. — Почему эта женщина так волнуется? — обратился он к господину Маниго. — Что там за беда? Это все пустяки.

— Господин Берн вечно попадает в какие-нибудь истории, — кислым тоном произнесла госпожа Маниго.

— Но пойми же, моя добрая Сара, — возразил судовладелец, — не может он допустить, чтобы тело его дяди волочили на жердях.

— Я знаю одно: такие вещи только с ним случаются, — самодовольно заявила толстуха.

Она хлопнула в ладоши:

— Дочки, собирайтесь, наденьте накидки из черного бархата, и Жереми пусть наденет суконный костюм. Мы должны отправиться к бедному Лазарю, чтобы молитвами проводить его в вечность.

— Конечно, мы сейчас отправимся. Меня не успели известить о его кончине,

— заволновался вдруг Маниго.

— Я поеду вперед, — бодро воскликнул де Бардань. — Эта дама так торопит меня, что я не смею задерживаться.

Он посадил Анжелику в поджидавший его экипаж, по бокам которого стояли два стрелка.

— Боже мой, только бы не опоздать, — прошептала Анжелика. — Пожалуйста, велите ехать скорее.

— Как вы нервничаете, милое дитя! Готов поспорить, что вы родились не в Ла-Рошели.

— Действительно, я не отсюда. Но почему вы так решили?

— Потому что вы бы привыкли к подобным историям, которые, что бы ни говорила госпожа Сара, в нашем городе не редкость. Увы! Иногда мне приходится поступать жестоко. Закоренелое зло должно быть наказано. Однако в данном случае я должен признать, что Лазарь Берн не отяготил упрямства, с которым на протяжении восьми десятков лет держался ложных верований, непростительным преступлением отступничества от истинной веры…

— И вы не разрешите этому отвратительному человечку волочить его тело по грязи?

Королевский наместник засмеялся, показывая свои красивые и очень белые зубы, оттеняемые каштановыми усами.

— Это вы Бомье так называете? Должен признаться, ему подходит. — Он слегка нахмурился:

— Я не всегда соглашаюсь с ним при выборе методов, которыми мы действуем… Но простите, мне кажется, с одной стороны, что я с вами только что познакомился, а с другой, что я вас уже видел… Если это так, не понимаю, как я мог забыть имя такой прелестной особы…

— Я служанка мэтра Габриэля Берна.

Он вдруг вспомнил:

— Вот оно что. Я действительно увидел вас впервые у мэтра Берна в тот самый вечер, когда капуцины из монастыря Младших братьев притащили меня обращать этого беднягу Лазаря, который считался умирающим. Мэтр Габриэль возвратился тогда из поездки, и вы были с ним…

Он добавил строгим тоном:

— У вас есть ребенок, которого следует по закону воспитывать в католической вере.

— Я помню, вы сказали тогда, что моя дочь, видимо, незаконное дитя, — отвечала Анжелика, быстро решившая играть в открытую, чтобы избежать расспросов о себе, — вы были правы, это так.

Такая откровенность заставила господина де Барданя подскочить.

— Простите меня, если я вас обидел, но моя нелегкая должность в этом городе вынуждает меня следить за отношением к религии самого малого из жителей и…

— Это так, — повторила Анжелика, пожав плечами.

— Но с такой красотой, как ваша, — милостиво улыбнулся королевский наместник, — можно понять, что любовь…

Анжелика оборвала его речи.

— Я просто хотела сообщить вам, что вам нет нужды беспокоиться о ее крещении и вере, потому что она католичка, как и я сама!

Господин де Бардань как раз собирался заметить, что эта молодая женщина, должно быть, обращенная католичка или, по крайней мере, воспитывалась в католическом монастыре. Восхищенный своим нюхом, он мысленно похвалил себя, но добавил по-прежнему строгим тоном:

— Теперь все ясно, я так и предполагал… Но как же вы решились пойти в услужение к протестантам? Это дело серьезное.

Анжелика успела приготовить ответ. Она придумала кое-что, отчасти под влиянием враждебных замечаний Северины.

— Видите ли, — она опустила глаза, — моя жизнь не всегда была образцовой. Вы можете, увы! догадаться об этом по признанию, которое я только что сделала. Но благодать Господня помогла мне встретиться с глубоко набожной особой, которую я не могу назвать, хотя живет она здесь, и она убедила меня искупить свои грехи и научила, как это лучше сделать. По ее совету я и поступила служанкой в это семейство Бернов, которое все ревностные католики Ла-Рошели хотели бы когда-нибудь видеть в числе обращенных.

— Вы можете рассчитывать на меня, само собой разумеется.

Он уже перебирал в уме дам из Общества Святого причастия, соображая, кто из них мог заслать эту особу в качестве католической шпионки в дом Бернов. Мадам де Бертевиль?.. Мадам д'Армантьер?.. Не угадаешь сразу. Законы Общества требовали соблюдения тайны. Он кое-что знал о них, поскольку сам в него входил…

Анжелика повернулась к окну кареты. Вид улицы пробудил ее беспокойство.

— Просто страшно вообразить, что эти люди могли наделать в наше отсутствие. А я оставила там свою девочку…

— Ну, не устраивайте трагедии!..

Она была очаровательна, когда бледность разливалась по ее лицу и страх расширял ее ясные зрачки, придавая им такое трогательное и трагическое выражение. Хорошо бы сжать ее в объятиях и поклясться вечно защищать ее. Он галантно подал ей руку, помогая выйти из экипажа. Людовик XIV предписывал своим пэрам соблюдать любезность даже со скромными камеристками, а о подчиненном положении этой женщины было вообще легко забыть. Господин де Бардань торжествовал про себя. Трудно не обрадоваться при известии, что она служанка. Она, конечно, будет польщена тем, что привлекла внимание такой знатной особы, как наместник его величества короля в Ла-Рошели. И потом, не придется преодолевать, можно сказать, врожденную сдержанность дам-протестанток, чью скромность и стыдливость ему еще не удавалось победить. Он уже потерял всякую надежду на это, даже в отношении пикантной и колючей Женни, старшей дочери мэтра Маниго.

Достаточно было посмотреть на эту великолепную женщину, чтобы догадаться, что грехи, в которых она раскаивалась, были из тех, которые он, Никола де Бардань, охотно отпускал, — особенно если они совершались в его пользу.