Передача лампы - Бхагван Раджниш

Ошо, одно из величайших проявлений мастера — его искусство отдавания. На самом деле, он сам, по существу, является постоянным отдаванием. Мне кажется, что часть или, возможно, все искусство быть учеником заключается в том, чтобы обучиться искусству принятия… Принимать внимание от мастера не в качестве подпитки для эго, но как питания для чего-то более существенного… Думать, что тебе не дают, — это твое неумение принимать. Это подразумевает умение принимать наставления — когда сбиваешься с пути — с чувством здорового смирения, а не калечащей нехватки собственного достоинства… Быть способным принимать не только то, что ты хочешь, но и то, что тебе необходимо.

Ошо, мог бы ты рассказать об искусстве принятия как части ученика в отношениях мастер/ученик?

Это правда, что само явление мастер — ученик — это искусство, со стороны мастера — искусство изливать все то, что он принимает от существования. Он не является источником этого, он всего лишь проводник, полый бамбук. Это как если полый бамбук превратить во флейту, то не сам полый бамбук извлекает музыку, музыка приходит откуда-то еще.

Мастер — это полый бамбук, бамбуковая флейта. Он делает музыку божественного доступной для своих учеников.

Искусство ученика — впитывать, принимать, но не требовать, и здесь есть очень тонкая грань. Ученик должен чувствовать эту тонкую грань.

Буквально на днях Амийо написала вопрос: «Ошо, когда ты смотришь на меня, я чувствую невероятную радость. Но когда ты на меня не смотришь, мне очень грустно». Она честна, говоря это, но нужно понимать, что если это станет моей обязанностью — смотреть на каждого, иначе ему будет грустно, — то вы превратите меня в узника, вы заберете мою свободу.

Когда я смотрю на вас, вы радуетесь. Вас много, я один. Иногда я могу упустить вас. Вы не должны упускать меня.

В суфизме есть изречение, в котором говорится, что глаза всех учеников должны быть направлены на мастера — это абсолютная необходимость. Но глаза мастера не могут быть на каждом ученике — это так же необходимо, как и первое. Учеников могут быть тысячи — так и есть; вы не должны радоваться только тогда, когда я смотрю на вас, вам следует радоваться, когда вы смотрите на меня. Это сохраняет вашу независимость, вашу свободу, и это оставляет свободным меня, иначе вы меня принуждаете.

Я не смотрю специально на кого-то конкретного. Как мои руки движутся сами по себе куда бы то ни было и что бы ни было необходимо выразить с их помощью, таким же образом движутся и мои глаза. Я не тот, кто двигает, я ничего не делаю со своими руками и со своими глазами.

Ученик должен научиться принимать.

Я доступен всем, без вопроса, достоин кто-либо или нет, заслужили вы или нет — это неважно. Вы должны быть открыты и восприимчивы для принятия, и каждый раз, когда я смотрю на вас, радуйтесь, но не грустите, если иногда я пропускаю вас. Не делайте это невыносимым для меня.

Например, Кавиша сидит в таком месте, что для того, чтобы увидеть ее, мне придется совершить специальное усилие — естественно, я не буду смотреть на нее. Она должна понимать это, и она понимает. Кто-то, кто сидит прямо передо мной, естественно, будет увиден больше, чем кто-либо другой, но это не значит, что он более достоин, это значит, что просто он сидит передо мной.

Присутствие мастера переполнено тонкими вибрациями, и вы должны оставаться открытыми, чтобы впитывать эти вибрации. Не должно быть никаких требований, потому что все требования уродливы. Смотрите: я же от вас ничего не требую.

На протяжении столетий мастера требовали от своих учеников тысячу и одну вещь, самые разные требования. Я от вас ничего не требую. Я хочу, чтобы вы оставались совершенно свободными для принятия. И, пожалуйста, предоставьте мне мою свободу; не задавайте таких вопросов и даже не думайте о подобных вещах, потому что это значит, что вы предъявляете мне требования. И я могу почувствовать, что если сегодня я не посмотрю на Амийо, то ей будет грустно; я буду вынужден смотреть — и вся красота разрушена, потому что это будет усилием, а я не хочу совершать никаких усилий. Я хочу, чтобы все в этой мистической школе происходило само по себе. И это прекрасно получается.

Это наш старый ум продолжает создавать волнения из-за мелочей, и кажется, что очень трудно отличить мелочь от действительно значимого. Так, здесь в первом ряду могут сидеть только четверо или пятеро человек. Несколько человек очень обеспокоены, печальны, они не понимают, что в таком маленьком пространстве вы все находитесь в первом ряду.

В коммуне в Америке, где пять тысяч человек, вы были бы в самом конце. Я бы даже не мог видеть ваших лиц, как и вы не могли бы видеть моего лица. А когда там было время фестивалей и собиралось по двадцать тысяч человек, было практически невозможно видеть дальше первых трех-четырех рядов, это было невозможно. А всех людей невозможно разместить в первых трех рядах.

Здесь вы все в первом ряду. На самом деле, первый ряд в коммуне был так далеко от меня, как последний ряд здесь. Так что те, кто сидит в последнем ряду здесь, сидят почти в первом ряду. И я вижу вас всех, ваши лица, вы можете видеть меня. Но даже этот вопрос дошел до меня, что кто-то сильно обеспокоен тем, что не сидит в первом ряду, что им не выпало счастье сидеть в первом ряду.

Вы интересуетесь мелочами, пустяками. Будьте немного более бдительными и интересуйтесь важным, и все, что нужно, — это ваша открытость и восприимчивость.

Иногда получается, что я могу вас видеть, иногда получается, что я могу вас не видеть. Это не намеренно, это так же стихийно, как и мой разговор с вами. Все во мне стихийно, поэтому, когда вы что-то требуете от меня, я чувствую, что вы меня не поняли.

Ошо, когда я просыпаюсь после расслабляющих сессий и открываю глаза, некоторое время сохраняется ощущение, будто бы я впервые пришел в этот мир… как новорожденный ребенок, открывающий свои глаза миру. Все кажется совершенно новым. Даже на муху на потолке я смотрю с изумлением, так как она — часть целого.

Является ли это тем, что ты видишь всегда во всем и во всех?

Да, это так.

Ошо, кажется, что наши вопросы работают как сила притяжения, попытка удержать тебя с нами, в то время как все в тебе тянется в небо и вдаль от нас по закону благодати.

Каждый раз, когда у нас заканчиваются вопросы, я паникую, почти видя, как ты уплываешь на воздушном шаре, и мне хочется закричать: «Ошо! Пожалуйста, подожди! Мы нашли еще один вопрос!»

Не волнуйся! Каждый раз, когда ты будешь говорить: «Ошо, подожди!» — я буду ждать.

Глава 25

Браво, Америка!

Ошо, Махавира был двадцать четвертым тиртханкарой в джайнской религии. Джайнская религия началась с самого первого тиртханкары или с Махавиры? И что значит слово джайн?

Слово джайн имеет очень красивое значение, как и слово будда. Будда означает «пробужденный». Джайн происходит от корня джина. Джина означает «покоривший».

Движение покорения высочайшей вершины существа началось с первого тиртханкары, Ришабхдева.

Возможно, он самый древний мистик во всей истории человечества, а джайнизм — самая древняя религия. Из-за того, что она очень малочисленна, мир не слишком много знает о ней, в остальном ее вклад неоценим.

Ришабхдева, первый тиртханкара, первый джайнский мастер, упоминается с глубоким почтением в самой старой книге, существующей в природе, — индуистском священном писании Ригведа. Ученые считают, что Ригведе по меньшей мере пять тысяч лет. Но это христианские ученые, которые пытаются все уместить в пределах шести тысяч лет — потому что, по их мнению, мир начал свое существование всего шесть тысяч лет назад. Поэтому у них есть ограничение: ничто не может быть старше шести тысяч лет — до этого ничего не было. Но это просто глупо.

Даже этой Земле, согласно научным данным, четыре миллиарда лет. Сама Солнечная система гораздо старше, и это не самая старая Солнечная система. Существуют миллионы других солнечных систем, которые еще старше. Христианское представление, что все существование было сотворено шесть тысяч лет назад, очень отсталое. Его даже нельзя назвать неверным — оно просто идиотское.

Оно противоречит науке, оно противоречит здравому смыслу, потому что в Индии были обнаружены города, погребенные глубоко под землей, которым семь тысяч лет. Тот погребенный семь тысяч лет назад город, должно быть, существовал, пока не произошла катастрофа. Город, должно быть, существовал и до этого; семь тысяч лет назад произошла катастрофа, город мог бы просуществовать и дольше.

Глядя на эти города — а их раскопали, — можно видеть, что они не были примитивными, они были очень высокоразвитыми. Дороги были такими же широкими, как дороги любого современного города, и это важно. В Варанаси есть дороги, по которым не может проехать ни один автомобиль, по ним можно только ходить пешком. Это означает, что дороги в Варанаси по-настоящему примитивны — когда не было транспорта, люди просто ходили пешком. На эти маленькие улочки никогда не проникает солнечный свет, потому что по обеим их сторонам огромные здания. Там всегда тень, вы нигде не найдете такой прохлады, как в Варанаси. Даже самым жарким летом можно ходить по улицам, там прохладно, потому что солнечные лучи никогда не проникают туда.