Безутешная плоть - Цици Дангарембга

как детские головы. Даже на товарных фермах, со всем их хозяйством, не могут вырастить такие апельсины, как наша председательница. Не обижайся на нее, Май Самхунгу. Без толку спрашивать у нее, что она видела. Когда городские вообще что-нибудь видят?

Председательница отодвигает остатки завтрака и спрашивает, что нового в столице.

– Ах, есть новости из Хараре, поэтому мы здесь, – заявляет Май и продолжает хвастаться. – Как ты видишь, мой ребенок не изменился с тех пор, как бегал тут, но она кое-кем стала.

– Эй, Май Сигауке, – раздраженно перебивает ее председательница. – Как же так? Когда кто-то приезжает из Хараре, разве другие перестают быть кем-то?

В ожидании удобного момента мать пытается отшучиваться. Председательница тем не менее хочет убедиться, что Май поняла ее мысль, и громко повторяет, что она, миссис Самхунгу, есть и всегда была кем-то, что, применяя свои способности, она постепенно вводила новые идеи, новые методы, новые смеси и новые культуры в бедную деревенскую почву, доведя ее возможности до предела, сад расцвел, и за мастерство, овладеть которым надеялись все, ее избрали председательницей.

Пока Май Самхунгу перечисляет собственные превосходные качества и инициативы, ты сидишь молча и время от времени киваешь.

Когда председательница Женского клуба на мгновение замолкает, размышляя, о каких еще достоинствах рассказать, ловко вмешивается мать.

– Этот кто-то здесь, моя председательница, – начинает Май, на секунду кладя руку тебе на колено, – этот кто-то, кого никто не видит, здесь не по своей инициативе, а по чьей-то еще.

Май Самхунгу, естественно, спрашивает, по чьей и почему этот кто-то послал в деревню кого-то другого.

Мать отвечает, что речь идет о начальниках и других высокопоставленных лицах и лучше сначала выслушать, а потом делать выводы и решать, что делать; что кое-кто тут по поручению начальницы, а кое-чья начальница скоро кое-кого ждет, и этот кое-кто пошел на большой риск и нарушил заключенное в Хараре соглашение, приехав сюда и отдав дань уважения старейшинам этого кое-кого, послушав лишь мудрого совета матери этого кое-кого.

Май Самхунгу сразу все понимает. Без лишних слов они с матерью договариваются обсудить вопрос после твоего отъезда.

Маленькие Самхунгу, загрузив обещанный мешок с апельсинами на заднее сиденье машины, стоят и смотрят. Отъезжая от дома председательницы и нажимая на клаксон, ты бросаешь им конфет.

– Ба-ба-и![57] – кричат с обочины другие деревенские дети.

У колонки собаки лижут носик капающего крана и кирпичи под ним. Ты без особого интереса следишь за струйкой. Тонкий ручеек сточных вод течет мимо рощицы низкорослых деревьев мсаса в сад Май Самхунгу. Растения здоровые, плодоносные. Ты недоумеваешь, как умудрилась на подъезде не заметить сад, и в тебе поднимается чувство вины, оно никак не уходит. Раздумав бросить последние конфеты в окно, на радость бегущим за машиной детям, ты съедаешь их сама и едешь обратно в город.

* * *

Ты сворачиваешь на Джейсон-Мойо-авеню перед самым обедом, составляя в голове отчет. С тобой улыбкой здоровается Королева Африки. Не видя ее, ты улыбаешься в ответ и рассеянно поднимаешь руку, завидев сестру Май Гаму. Потом ждешь лифта в грязном вестибюле и поздравляешь себя сразу по многим пунктам:

– Удалось убедить в целесообразности проекта мать, самого важного человека в цепочке.

– Мать – казначей Женского клуба, что не было известно, когда рождалась концепция, и это еще один положительный результат, которого никто не ожидал.

– Деньги для мамбо находятся в надежных руках.

– Председательница Женского клуба, еще одна влиятельная женщина в общине, дала понять, что польщена твоим визитом.

Ты заходишь в лифт, раздумывая, с чего начать. Двери не закрываются. Ты трясешь их пару раз – безрезультатно – и быстро поднимаешься по лестнице.

– Она ждет тебя, – сообщает Педзи, когда ты входишь в фойе. – Пройди здесь, – кивает из-за стойки менеджер проекта «Туристическое гетто». – Она попросила меня посидеть тут, чтобы я сразу тебе сказала.

– Двадцать минут. Положить вещи, – умоляешь ты, напоминая себе, что она бывший администратор.

Педзи машет руками, мелькая черными ногтями с крошечными золотыми цветочками, и достает из коробки на столе салфетку.

– Лифт, – увиливаешь ты. – Вечно не работает.

Ты протягиваешь руку. Педзи подходит и поправляет тебе волосы.

– Давай сейчас, – говорит она, закончив. – Она сказала «сразу же».

Ты заходишь в узкий коридор. На полпути к кабинету начальницы ты останавливаешься и проверяешь подмышки. Пока не расплылись пятна пота, все в порядке. Ты подходишь к двери начальницы, стучишь, тебя просят войти.

Ты заглядываешь в кабинет и первым делом смотришь на стол Трейси. Вращающееся кресло пусто. Ты осторожно проходишь. Начальница стоит у окна, выходящего на построенный в первые дни существования города санитарный переулок. В руке у нее стиснут номер «Клэриона». При твоем приближении она поворачивается, чтобы выбросить его в мусорное ведро, и видит, что ты заметила. Какое-то время держит номер над ведром, а потом передумывает:

– Вот этого в нашей конторе больше не будет. В принципе это расизм. Даже нельзя назвать газетой.

– Статью не написать, если у тебя нет материала, – мягко увиливаешь ты. – А у кого есть, не будет писать для «Клэриона».

Наблюдение ее не утешает. Щеки Трейси краснеют.

– Просто невероятно. – Она бросает газету на стол.

Та разворачивается на снимке, где изображены высокопоставленные правительственные чиновники в хороших костюмах. Рядом другая фотография с грязными, хотя и победного вида людьми, которые жарят мясо на огне перед усадьбой.

– Эта… эта… чертова кровавая война. – Начальница переворачивает газету вверх спортивной страницей, где изображены два лучших игрока в крикет. – Поют. Торжествуют победу? Они наводнили все вокруг. Потому что так приказало Ископаемое. Он задумал так с самого начала. В агентстве часто намекали, но я заступалась за страну. Не могла поверить. А ты можешь поверить, что им было приказано разрушать дома честных, трудолюбивых людей?

Она стоит, скрестив руки и стиснув зубы, а ты вспоминаешь рекламное агентство, славное время, когда в пятницу