Царские забавы - Евгений Сухов

А князь, хмельной от общего веселья, легким взмахом приглашал в пляс молодых рынд и государя, которые, глядя на быстрые ноги боярышни, не могли удержаться от восторга.

— Хороша! — радостно протянул Иван Васильевич, когда танец был закончен. — Поболее бы таких девиц государыне, чтобы собой красивы были и на ноги легки. Дай же я тебя расцелую, красавица, да ты меня не бойся! — убеждал государь-царь. — Я девиц не трогаю.

Московский государь так крепко присосался к алым устам девицы, что даже за воротник не отодрать.

Боярышня Ирина смущалась от государева внимания, лицо ее полыхало алой зарей, что вводило самодержца в еще больший восторг.

— А как скромна! Сейчас я тебя царице представлю. Анна Даниловна смиренниц любит, если заслужишь ее расположение, так она косу разрешит тебе заплетать. Матушка! Царица Анна, поди сюда! Девицу я тебе раздобыл красы неописуемой, самой Елене Прекрасной под стать! — в полный голос восторгался царь, вводя боярышню Ирину в еще большее смущение.

В сопровождении двух десятков девиц в палату вошла государыня Анна.

— Хороша боярышня, — оглядела с ног до головы царица девицу. — Кто же такую красу во дворец привел?

— Боярин Воротынский уважил, — ткнул в согнутую шею князя царь. — Племянница его. Ты, царица, определи боярышню к себе поближе.

Семен Ромодановский вел себя как девица: он томно опускал глаза; не смел смотреть на царицу; робел перед степенными мужами, покрываясь краской смущения.

В этот вечер Иван Васильевич был внимателен к боярышне куда больше, чем к собственной супруге, и в знак высочайшего расположения повелел выдать Ирине бобровое ожерелье и алмазный перстень.

Семен Ромодановский без конца заливался краской, а Иван Васильевич то и дело нашептывал в самое ушко:

— Вот такой ты мне нравишься еще более, боярышня Ирина. Не девица ты, а заря алая! Дай я тебя расцелую. Эх! А кожа твоя как свежа. Видать, ты еще и мужниного тела не испробовала. Ну ладно, полно тебе, красавица, пошутил я. Твое смущение что вино красное, так и бьет в голову! Чего же ты озираешься, боярышня? На царицу поглядываешь? Ты на государыню не смотри, она своему мужу прекословить не станет. Ежели изъявишь охоту, девица, с головы до пят озолочу! Не приходилось тебе на царских постелях почивать, вот где перины мягонькие и теплые. Пока на них не уляжешься, сладости настоящей не узнаешь.

Иван Васильевич не отходил от девицы ни на шаг, нашептывал ей в каждое ушко по доброму словечку. Он напоминал молодца с гулянок: то прижимал Ирину к себе, то трогал ладошкой ее колено, а то приглашал пуститься в пляс и выглядел таким ретивым ухажером, что слободские ухари в сравнении с царем казались нерадивыми увальнями.

Царица-матушка за чудачеством государя наблюдала почти весело, с ее лица не сходила легкая улыбка. За три года совместной жизни она ухаживания Ивана за девицами воспринимала так же естественно, как проказы молодого кобеля среди своры сучек. Для своих надобностей государь надолго съезжал в Охотницкий дворец, забирая с собой десятка три боярышень. Царь даже не подозревал о том, что Анна всякий раз подробно расспрашивает каждую избранницу о том, что там у них происходит, и дает им советы, как вести себя с Иваном Васильевичем. Первое, что она советовала боярышням, это быть с царем поласковее, а там как господь надоумит. То же самое она хотела подсказать и девице Ирине, но что-то останавливало ее в поведении государевой избранницы. Может быть, это плутоватый взгляд, который та прятала за широким рукавом длиннополой сорочки. В одном не сомневалась государыня — сегодняшним вечером царь отыщет для юной прелестницы уголок поукромнее, где никто не посмеет помешать их беседе.

День шел на убыль. Солнечные лучи воровато проникали через узенькие оконца и, пробежав через комнату красной тропинкой, упирались в стену размазанным кровавым пятном. Встречаясь с преградой, лучи оставляли после себя уродливые длинные тени, которые кромсали комнату, окуная ее в полумрак.

Иван Васильевич любил сумерки. Вечер казался ему колдовским и действовал на его душу так же сильно, как вспышки священного огня на прародителей-язычников. Чего в эту пору не хватало, так это сатанинского танца вокруг искрящегося светила, где в жертву будет отдана красивая девственница.

Полчаса до захода солнца были особенно сказочными. Таинство сумерек, которое забирало округу в свои колдовские объятия и расставалось только с рассветом, когда утренний луч касался горбылей крыш, а стрекотание сверчка досаждало каждой хозяюшке.

Именно на границе вечера и ночи в государе просыпалась сила сродни той, которая вводит шаманов в религиозный экстаз, а волхвов заставляет быть мудрецами и провидцами. Государь был из той породы полуночных существ, которые, подобно совам, способны накапливать в себе силу на протяжении всего светлого дня, чтобы с вечерними сумерками изрыгнуть ее из себя буйным весельем.

Лучшие люди не ошибались, когда рассуждали о том, что утром государь походил на степенного мужа и родителя, пекущегося о своих чадах, в то время как вечером Иван Васильевич напоминал беса, наглотавшегося хмельного дыма в преисподней.

Вечер наступил.

В эти часы государь был неистов. В нем смешивалось буйство беса и суеверие волхва, оставалось только подыскать подходящую девицу, чтобы отдать ее в жертву грядущей полночи.

Девица была выбрана.

— Вот что я вам скажу, девоньки, спать вам пора. И ты тоже, царица, ступай к себе… Боярышня Ирина пусть останется, пускай постель мне подготовит.

— Ночи тебе сладкой, Иван Васильевич, — надломилась тростинка-государыня в поясе. — Длинный сегодня денек был, отдыхать пора, — вслед за девицами отправилась Анна.

— Как же быть, дядя Михаил? — испуганно таращился Семен на Воротынского. — Неужно с государем в опочивальню идти?

— Чего ты заладил, «как» да «как»? А никак! — разозлился вдруг князь. — Нечего зря государевой воле противиться. Влюбился в тебя Иван Васильевич.

— А может, уйти, пока не поздно? — озирался княжич по опустевшей комнате.

— Может, ты думаешь, что государь просто так со двора понравившуюся девицу отпустит? Не знаешь ты своего царя, крут он.

— А может, не отыщет?

— Да он даже в аду тебя сыщет! Сначала с меня живого кожу снимет, а потом уже и до тебя доберется… Вот что я тебе скажу, Семен, сам ты знал, на что шел. Хуже всего будет, если не пойдешь, а там, глядишь, может, все и наладится. Государь такую штуку со всеми девицами проделывает, прежде чем в боярышни к царице отдавать.

— Так не девица я!

— А может, ты ему и так приглянешься. Хе-хе-хе! Разное в народе о царе и Федьке Басманове шептали, покойник ведь при Иване Васильевиче постельничим был. Вот кто умел постелю стелить! Ну, ступай, ступай, — торопил племянника Воротынский, — государь дожидаться не привык.

Государевы рынды вывели боярышню Ирину из палат. Покои были пусты. Не было даже ветхих стариц, которые обычно переполняли царский дворец; порой казалось, что блаженные и юродивые не умеют спать вообще — даже ночью шныряют по длинным переходам зловещими убогими тенями.

— Мы тебя к девкам проводим, а они тебе подскажут, как себя с государем вести, — глянул на боярышню строгий рында.

По его лукавой улыбке было видно, что он и сам был не прочь отломить от государева пирога огромный кусок.

Семен Ромодановский остался один. Перекрестился отрок на низенькую дверь и шагнул в сенную комнату.

Сени были светлы. Огромный фонарь завис у самого потолка, и дребезжащий свет добирался до самых дальних углов комнаты, досаждая притаившимся тараканам.

В комнате была верховная боярыня, старуха лет шестидесяти, и три девицы.

— Подойди сюда, краса, — сурово попросила боярыня, а когда Семен приблизился, продолжала: — Ты вот что, боярышня, гордыню свою вот за этим порогом оставь. Побереги ее для суженого, а перед государем предстань, как на высшем суде, и чтобы исподнее у тебя было чистым, а тело душистыми благовониями пахло. Возьми, вот тебе настой ромашки, а для государя он особенно приятен. Ты, девонька, покорись царю, и чем ниже ты перед Иваном Васильевичем согнешься, тем горячее он тебя полюбит. А теперь ступай отседова в Спальную комнату и делай все то, что тебе государь накажет. Девки тебе помогут во всем: перины подобьют, простынку постелют, тебя принарядят. Ступай, ступай!..

Семен Ромодановский перешагнул порог Спальной комнаты. Государева святыня была одета в зеленое сукно, даже сундуки были покрыты болотного цвета покрывалами.

Над изголовьем постели — Поклонный крест, по углам — витые свечи, а балдахин так высок, что способен упрятать с головой полдюжины царицыных прелестниц.

Царский постельничий, сурового вида боярин, отомкнул огромный сундук и вытащил тканое белье с веселыми узорами.