Воздушные стены - Барбара Хэмбли

Он чувствовал, как ярость вскипала в старике. Ярость и другие эмоции разбивали мрачную пассивность его самоистязания, в которую он впал со времени событий в Кво. Но, как и его печаль, злоба Ингольда была молчаливой. Спокойным, жестким голосом он сказал:

— Может, Джил предпочла бы остаться в этом мире.

— Бред какой-то, — фыркнул Руди, — что касается меня, то я не выбираю один чертов путь или другой. Но у нее есть жизнь там, свое место в том мире, карьера, в конце концов, которую она хотела бы сделать. Если она останется здесь, то будет ничем, разве что солдатом, а ведь она мечтала стать ученым. И теперь, по твоей милости она застрянет здесь, пока ее не доконают Дарки, холод или глупая война, в которую Алвир втянет Убежище. Эта женщина мне не безразлична, Ингольд, и я не позволю тебе привязать ее к этому миру навсегда против ее воли. У тебя нет такого права.

Колдун вздохнул, и жизнь, казалось, ушла из него снова, забрав даже сильные вспышки гнева. Он медленно опустел голову и еле слышно сказал:

— Да, ты прав. Я должен вернуться.

Руди начал говорить что-то еще, но, не закончив, сделал глубокий выдох. Ярость Ингольда озадачила его, а эта внезапная капитуляция обескуражила. Но он ощущал, как разбиваются в старике оковы ожесточенности, мрачной ненависти к самому себе, которая придавала ему силы. Теперь не было ничего.

Он сказал спокойно:

— Я вернусь в лагерь. Ты сможешь найти дорогу туда?

Ингольд кивнул не глядя. Руди оставил его там и медленно зашагал назад по своим невидимым следам. Двойные наконечники его посоха мерцали при звездном свете пустыни. Один раз он оглянулся и увидел, что старик даже не сдвинулся с места. Темный силуэт сливался со скалой, он был едва различим, не более, чем темное пятно на фоне неясных, расплывчатых очертаний земли за скалой.

Когда Руди возвращался в лагерь, он не мог припомнить, чтобы видел в своей жизни кого-либо, настолько же одинокого и несчастного.

— Думаешь, в домах кто-нибудь есть?

Свет луны дождем проливался на город, лежащий перед ними, похожий на скопище маленьких глинобитных коробок, взбирающихся на холмы за дорогой. Далекий звук текущей воды и густые кучки финиковых пальм, черные на фоне ледяного сверкающего неба, отмечали место, где ручей стекал с холмов. Несколько домов были взорваны и разрушены. При первом же взгляде становилось ясно, что произошло это недавно.

Кирпичи растащили, чтобы привести в порядок те здания, которые уцелели, превращая их в собственные маленькие крепости. С внешней стороны от фундамента до деревянной крыши они были покрыты аккуратно выписанными узорами, картинками и религиозными символами. На одном из домиков красивая женщина стояла на спине подвешенного на крюк дьявола. Ее левая рука была поднята и обращена к толпе неточно изображенных, похожих на рыб, Дарков. Правая рука и плащ укрывали толпу коленопреклоненных просителей. При свете убывающей, покрытой тучами луны рисунок пугал своей примитивной красотой. Краски терялись в лунном свете, но очертания фигур проступали поразительно четко. Почему-то эти рисунки напомнили Руди руны, изображенные на дверях Убежища.

— Возможно, — заметил Ингольд в ответ на вопрос Руди. — Хотя вряд ли они оставляют двери открытыми на ночь.

— Тогда нам придется идти в церковь, — вздохнул Руди и пошел по тенистым узким улочкам. Ингольд перемещался медленно и плавно, как призрак.

«Яд, — думал Руди, — выходит из организма старика».

Когда он изредка заговаривал, казалось, что по крайней мере он понимает, с кем разговаривает. Руди тосковал по его юмору, противоречивому фатализму взглядов и короткой, подрагивающей усмешке, так менявшей его неповторимое лицо.

Однако, когда они добрались до церкви, Ингольд удивил Руди, обойдя ее и постучав в тяжелую дверь пристроенного узкого флигеля, похожего на крепость. Он постучал в тяжелую дверь. Внутри послышалось движение и звук отодвигаемого засова. Дверь быстро открыли и снова закрыли за ними.

Невысокий, круглолицый молодой священник со свечой в руке впустил их.

— Прошу вас... — начал он и осекся, увидев лицо Ингольда. В мягком янтарном свете было заметно, как кровь отхлынула от его лица.

Внезапное молчание священника отвлекло Ингольда от тяжких дум, и он, озадаченный, посмотрел на молодого человека.

Священник прошептал:

— Это был ты...

Ингольд нахмурился:

— Мы встречались раньше?

Священник торопливо отвернулся и неловко поставил свечу на маленький столик в комнате.

— Нет-нет, конечно, нет. Я... пожалуйста, добро пожаловать в этот дом. Уже поздно для путешественников вроде вас...

Он запер дверь на засов, и Руди заметил, что руки его дрожат.

— Я брат Венд, — сказал он, снова повернувшись к ним. Священнику было чуть больше двадцати лет. Голова его была обрита, но по цвету черных бровей и искренних карих глаз Руди предположил, что волосы были черными или темно-каштановыми, как у него самого. — Я деревенский священник, — прошептал брат Венд, чтобы скрыть свою нервозность или страх. — Теперь, боюсь, единственный. Будете ужинать?

— Спасибо, мы поели, — сказал Руди, и это было правдой. Кроме того, рассудил он, если дела здесь обстояли так же плохо, как в Убежище, то наверняка вся еда кончилась. — Все, о чем мы просим — это постель на полу и стойло для нашего ослика.

— Разумеется, конечно.

Священник пошел с ним, чтобы поставить Че в конюшню. Пока Руди стлал подстилку и устраивал Че, он сполна выдал священнику все новости, какие знал — о падении Гея, об отступлении к Ренвету, об армии Алвира и разрушении Кво. Он не упомянул ни о том, что Ингольд был колдуном, ни показал свою собственную силу. После обмена любезностями Ингольд удалился и, присев возле маленького очага камина, стал размышлять в тишине. Но в течение вечера, пока Руди и брат Венд тихо шептались в тени маленькой комнаты, молодой священник то и дело косился на Ингольда, будто пытаясь сопоставить этого человека с каким-то волнующим воспоминанием. И Руди видел, что воспоминание это пугало его.

Руди как раз укладывался спать на полу возле камина, когда послышался торопливый стук в дверь. Без колебаний брат Венд встал и отодвинул задвижки засова, чтобы впустить двух маленьких детей из темноты улицы.

Это были две девочки восьми и девяти лет с песочного цвета волосами и орехово-карими глазами, типичными для жителей Геттлсанда. Журчащим сопрано-дуэтом они передали путаный рассказ о желтой болезни и лихорадке, о своей матери и маленькой сестренке Дэниле, о прошлогоднем лете и сегодняшнем вечере, сжимая рукава молодого человека и глядя на него широко открытыми испуганными глазами. Брат Венд кивал, бормоча им что-то успокаивающее, потом повернулся к своим гостям.