Иметь королеву - Владимир Неволин

— А я его никогда не видел. У нас на Урале орехи не растут. Мы больше по грибы да по ягоды ходим. Рыбачим еще — у нас озер много.

— Эх, помню, я тайменя вытащил, — мечтательно сказал усатый, — вот такого. Точно, — он потряс автоматом, — килограмм на пять. Выудил его, а он весь голубой, прям светится. Здешняя красная рыбешка по сравнению с нашей — чихня. Вот вернусь…

— Если вернешься, — угрюмо перебил его гренадер, — коли так и дальше пойдет, то мы рыбу не ловить, а кормить ее своими потрохами будем. Как те.

— Да-а, — протянул усатый. — Это они зря. Ну, убежали — и черт с ними. Зачем топить-то было?

— Это Конопатый со своим взводом, — сообщил гренадер. — Они на особом положении. Им за каждого убитого деньги дают, вот они и стараются, жопу рвут. Отмороженные. Конопатый-то, говорят, в армии от следствия скрывается. Висит за ним что-то на гражданке.

— Мужики, вы про что? — спросил Дима, не понимая.

Гренадер с сомнением посмотрел на него.

— Кучу гражданских они положили, — сказал он нехотя. — Они из ДК сбежали — то ли сами охрану перебили, то ли помог кто. Вместо того чтобы по Калчам рассосаться, к Камчатке дернули — хотели, наверное, на тот берег переплыть. А тут вертушки. Окружили и давай поливать. Там, говорят, вода красная от крови была. Эй, ты чего?!

Гренадер едва не упал. Скованный с Димой наручниками, он обеими руками пытался поднять Диму с земли, а тот кричал во весь голос и с остервенением колотил кулаком по пыльной дороге. Потом затих и остался лежать, уткнувшись лицом в землю.

— Что это с ним? — недоуменно спросил гренадер, сидя на корточках. — Родня там была, что ли?

— Не врубаешься? — сказал усатый. — Его где нашли? В ДК. Это он их и выпустил.

— Зря ты это сделал, парень, — сказал гренадер и сочувствующе похлопал Диму по плечу. — Хотел как лучше, а получилось…

Дима с трудом поднялся на ноги. Усатый протянул фляжку:

— На, попей. Легче станет.

— Их бы все равно расстреляли, — сказал Дима, проливая воду на грязный подбородок. — Их выводили по одному и при мне… фотографировали еще, гады.

— Всех, не всех — неизвестно, — рассудительно сказал усатый. — Может, кто и выжил бы.

— Да не лезь ты, — остановил его гренадер. — Парня и так колотит.

— Что делать будем? — озабоченно сказал усатый. — Может, отпустим? С него же заживо шкуру спустят на ремешки.

— Хочешь, чтобы с нас спустили? — спросил гренадер. — Этот может.

— Ведите, — сказал Дима, — какая теперь разница.

От шиповника доносился тонкий нежный аромат.

Трое шли медленно и молчали. Гренадер отстегнул с запястья Димы наручники.

— Мы тебя к адъютанту Зобова ведем, — сообщил он. — Хмырь еще тот. Ходят слухи, что генерал не сам в командный пункт залез, а помогли ему. Сечешь? Закрыли его там, и теперь на Москву давят — мол, ракету пустит, если не заплатите. И людей стреляют, чтоб поверили. Ты с ним поосторожнее.

Дорога свернула в сторону от комендатуры, и вскоре Дима увидел несколько шикарных коттеджей, поставленных в ряд на берегу Камчатки. Они подошли к одному из них. Навстречу вышли два охранника.

— Вот, доставили, — сказал гренадер, кивнув на Диму.

— Почему без наручников? — строго спросил один из охранников. — Дай-ка сюда.

— Да он смирный.

— Знаем мы таких.

Со сцепленными за спиной руками Диму повели через вестибюль по лестнице наверх и оставили перед оклеенной ясеневым шпоном дверью. Один из охранников, постучав, заглянул внутрь:

— Привели, господин адъютант.

— Давай сюда. Посмотрим, что за герой.

Диму втолкнули в кабинет. Несмотря на разгорающийся день, окна были забраны ставнями. Свет от включенной люстры тяжело пробивался сквозь волны табачного дыма.

— Обыскали? — спросил человек за столом.

— Обыскали, — сказал охранник. — Пустой.

Они ушли. Человек встал с кресла. Дима без интереса разглядывал его бледное, с мешками под глазами лицо, отметив про себя светлые и оттого пустоватые глаза, нервные пальцы, которыми тот извлек из пачки очередную сигарету.

— Садись, — сказал Мещеряков. — Куришь?

Дима молча сел на черный кожаный диван в углу комнаты.

— Тэкс, — сказал адъютант, — так вот ты каков, Шварценеггер. Положить пятерых из подразделения охраны — это суметь надо.

— Смог бы — больше убил.

— Так это действительно ты сделал? — с удивлением поднял брови Мещеряков. — Не ожидал.

Дима разозлился на себя: его раскусили в первое же мгновение, профессионально и без затей.

— Я-то думал, что уже спецназ работать начал, — продолжал Мещеряков, — а оказывается, свой, ракетчик нагадил. Ну и зачем?

— А затем. Тебе не понять.

— Не хами, — добродушно сказал адъютант. — Не строй героя. Быдло стало жалко, да? Хотел как лучше? А знаешь, что было дальше?

Дима отвернулся.

— Знаешь. Уже напели. Наверное, те двое, которых за тобой посылал. Не умеют держать язык за зубами. Учтем.

Диме стало страшно. Этот светлоглазый, словно злой колдун, знал все, что с ним происходило. Может, он и мысли читать умеет?

«Выпустить бы по тебе пару очередей из „калаша“», — подумал Дима и посмотрел на адъютанта.

— Что зыркаешь? Автомат бы тебе — изрешетил? — усмехнулся Мещеряков.

Дима сжался на краешке дивана.

— Ты из какой роты?

— Из поисковой.

— Не ври. Поисковики все под замком сидят. По списку проверял.

— Я не вру. Поисковик с «четверки».

— Это может быть. Где взял оружие? Там после тебя целый арсенал нашли.

— А часового по башке стукнул возле оружейного склада — и взял, — с удовольствием сообщил Дима. — Он там автоматами торговал, а потом поср… захотел. Я его и подловил.

— Вот в это верю безоговорочно.

Адъютант бросил окурок в пепельницу, затушил ее плевком.

— Значит, говоришь, с «четвертки». Так-так. А по какому же поводу ты на «тридцатку» прибыл? И как?

— Ко мне отец приехал с Большой Земли, — начал сочинять Дима, — в гости. Нам старлей разрешил в городок прилететь. Мы прибыли, а тут все и началось. Стрельба, облавы. Мы в тайге отсиделись, а потом в Калчи ушли. Там сейчас домов пустых много.

— Папаня, значит. Папуля, папашка, — задумчиво произнес адъютант. — Родственники — это хорошо. А где же он сейчас, папка-то?

— В Калчах где-то, — пожал плечами Дима. — А может, снова в тайгу подался.

— А ты решил погеройствовать, — кивнул головой Мещеряков. — Идейная у нас молодежь растет, нетерпимая к порокам общества и отдельных индивидуумов. У тебя, небось, деды на фронте были, за Отечество воевали?