Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

Марсель Ишак полюбил Сесилию Миндадзе, мою троюродную бабку (назову вежливо – “троюродную бабушку”). Я не застал Сесилию живой. Знаю, что она была очень красива, знаю, что вокруг нее увивался Лаврентий Павлович Берия. В коробке из-под сигар была фотография брюнетки с большущими глазами и строгого француза с улыбкой наивной и беззащитной…

Моя мама хорошо знала Сесилию. Я знал ее сына Антона. Он был виоленчелистом, дружил с Сергеем Параджановым, увлекался персидской литературой, много переводил как любитель.

Однажды Антон принес тетрадь и сказал: “Ираклий, прочти, только не говори Параджанову. Он засмеет меня… Это сценарий. Не могу придумать название. Есть одно, но очень длинное, в персидской прозе это принято. У меня оно звучит так: «Повесть о французском поваре, накормившем революционеров во главе с Серго Орджоникидзе жареными воронами, в результате чего у них начался жуткий понос». – Троюродный дядя посмотрел на меня. Я улыбался. – Здесь много про Сесилию и про… Хотя нет, прочти… Может, придумаешь название покороче? И… Если хочешь, забирай себе… кино – не мое дело…”

Он оставил тетрадь и пошел пить кофе с моей мамой. Я перечел название, оно мне понравилось своим наивом и хулиганством. Я не могу вспомнить, кто говорил, что воронье мясо действительно вызывает жуткий понос. Но текст, который я начал читать, увлек меня.

Я взял его за основу, кое-что изменил, кое-что прибавил из разговоров с родными, кое-что от себя и рассказал эту историю по-своему. Ей заинтересовалась одна французская кинокомпания, нашлись деньги у европейских кинофондов, Александр Роднянский вошел в дело… Кто должен был играть главного героя? Конечно, Пьер Ришар.

С Пьером Ришаром мы мерзли на съемках в горах Грузии, согревая себя красным кахетинским вином в Гурджаани, Мукузани, Манави, Хванчкаре. Любовь грузин к Пьеру Ришару мешала съемкам, так как все, начиная с президента Шеварднадзе и кончая мэром захолустного городка, присылали к нам своих гонцов, парламентариев, группу захвата, не знаю, как точнее назвать, бравых мужчин в черных костюмах, которые врывались на съемочные площадки и, обрывая работу киногруппы (не прерывая, а именно обрывая), объявляли всеобщую мобилизацию и массовое перемещение к заповедным застольям типа ресторана “Сам пришел”. А это значило, что половина съемочного дня коту под хвост. И там, у кота под хвостом, вино лилось не час, не два, не три, а до следующего утра. Но каким-то странным образом фильм все-таки был снят.

Снимать фильм пришлось в очень тяжелых условиях. Только что кончилась война с Гамсахурдией, если кто-то помнит такого президента. В стране не было света, в гостиницах, где останавливались французы (вместе с Пьером Ришаром приехали его продюсеры, его агент, его возлюбленная марокканка Айша), не было горячей воды, ее грели в кастрюлях… Французы и марокканка тихо роптали, часто громко матерились по-французски, но Пьер, одержимый работой, успокаивал своих, показательно лез под струи холодного душа, показательно спал в гостиничных номерах, где изо рта шел пар и на себя приходилось надевать все свитера. “Я чувствую, мы снимаем стоящее кино, поэтому надо все вытерпеть”, – шептал Пьер своей красивой марокканке, надушенной духами “Красная Москва”, которые она обнаружила в тбилисском привокзальном ларьке и скупила все двадцать флаконов. То ли она ночами пила одеколон, то ли знойное тело североафриканки позволяло вытерпеть гренландские морозы, по ошибке забредшие той зимой в Грузию. Но терпели все, даже те французы, у которых не было подруг марокканок. В двух шагах от нашей съемочной площадки взорвался “Мерседес” президента Грузии. Взрыв был оглушительный, вылетели все стекла на нашем кинообъекте, завалились декорации. Мы выбежали на улицу, увидели кошмарные дымящиеся обломки того, что минуту назад было “Мерседесом-600”, бронированным, огнеупорным. Из машины выбрался президент Шеварднадзе, с него сыпалась стеклянная стружка, сам он был в рваной майке… Хотелось подойти, сказать: “Как хорошо, что вы живы”, но охранники гипнотизировали, не позволяли пересечь невидимый запретный круг. Президент узнал Пьера Ришара и нашел в себе силы улыбнуться ему и сделать неприметный жест рукой. Охрана чуть расступилась. Двое очень немолодых мужчин встретились и что-то сказали друг другу. Один – в майке, царапинах и дымящихся волосах, второй – в гриме, с кровоподтеком под левым глазом (это для кадра). Думаю, Пьер Ришар шепнул президенту: “Надо все вытерпеть”. Война, разруха, холод, но виноградник осенью, несмотря на все беды, созревал, гроздья набухали. В несобранных ягодах бурлил сладкий сок… Ночами гудела Алазанская долина. Поросята бегали. Точились ножи… И вновь с громкими автомобильными гудками врывались на съемочную площадку черные “Волги”, крупнотелые мужчины выскакивали из них и кричали: “Кто здесь Пьер Ришар?” И вновь прерывались съемки, и вновь духан: “Сам пришел. Я тебя не звал”…

В 1997 году “Влюбленному кулинару” очень повезло: в Лос-Анджелесе академия “Оскар” в номинации “Лучший иностранный фильм года” среди пяти других назвала нашего “Кулинара”. В день, когда номинантам положено сидеть в огромном зале “Кодак” (обязательно в смокингах) и ждать, когда на сцену выйдет некая кинозвезда, на глазах полутора миллиардов зрителей разорвет конверт и прочтет название фильма, выигравшего “Оскар”, мы все, авторы (режиссер Нана Джорджадзе, продюсеры Марк Рюскар, Темур Баблуани, главный герой Пьер Ришар, я – сценарист Ираклий Квирикадзе), стиснув зубы, ждали, объявят нас или соседей, сидящих справа и слева от нас в зале “Кодак”. Разорвать этот таинственный конверт вышел на сцену великий Джек Валенти, президент гильдии режиссеров Америки. Это был старый человек в личном смокинге, который очень аккуратно сидел на хозяине; он, видимо, не раз выходил в нем на эту оскаровскую сцену. Я подчеркиваю “в личном смокинге”, так как на всех нас были смокинги, взятые на прокат. Еще утром в специальном прокатном пункте нам их удлиняли, укорачивали, расширяли… Мы – грузины, претендующие на “Оскар”, – чуть не ввязались в драку с итальянским хозяином смокингового ателье. Он прятал от нас качественные брюки, жилеты, лакированные ботинки, подкидывая рваную продукцию; при этом обвинял нас, что мы пришли в последний момент, что его прокатным пунктом пользуется ползала оскаровских номинантов и гостей выдающейся киноцеремонии. Огромный итальянец разорался до того, что, тыча полуметровый палец то в нас, то в потолок своего заведения, объявил: “Я не знаю, где находится ваша Грузия! Знаю, Сталин был грузин, но он не носил смокинга! (Что он хотел сказать этим, было непонятно.) А остальные грузины пасут баранов, и смокинги им не нужны!” Закончил он свой монолог так: “Поэтому то, что я даю вам, берите и целуйте мне задницу!” Все это было несмешно и немножко нервно. Настолько нервно, что я, сценарист фильма “Влюбленный кулинар”, разбил дверцу шкафа, в котором обнаружилась дюжина смокингов фирмы “Шеппард”. В них ходили Уинстон Черчилль, принц Монако, ходит Джордж Клуни. Все они “шеппардисты”. К этому блистательному списку присоединились и мы. Пьер Ришар хохотал, когда мы рассказывали историю об ограблении прокатного пункта. На самом Пьере сидел его “личный смокинг” (вполне качественный, но не “Шеппард”), который, он сознался, десять лет жаждал надеть, но случай не представлялся. И вот мы шествуем по красной оскаровской дорожке, разодетые в “Шеппарды”, озираемся по сторонам: как бы из орущей толпы не выскочил огромный итальянец с дюжиной полицейских и не стал нас раздевать (нечто подобным он грозился, когда мы покидали пункт смокингового проката). В зале “Кодак” нас посадили довольно-таки близко к сцене, сюда сажают тех, кому, возможно, придется выбежать на сцену, судорожно схватить статуэтку и нервным, сбивающимся голосом поблагодарить всех, кого удастся вспомнить. Уже роздано полтора десятка “Оскаров”, неумолимо приближается момент объявления “Лучший иностранный фильм года”. В горле, словно олово раскаленное, или, как сказал Габриэль Гарсия Маркес по другому поводу, “накакали триста кошек”, сравнение грубое, вычеркиваю. У Маркеса оно к месту, там человек выкурил к ночи четыре пачки сигарет и проснулся утром с чувством, что его горло посетили триста кошек. Великий Маркес умер 17 апреля 2014 года. Если бы я был Джамбул Джабаев, казахский народный поэт, который пел обо всем, что видел, я рассказал бы в память о Маркесе, наилюбимейшем моем писателе, как я в том же самом Казахстане снимал фильм “Возвращение Ольмеса”, где не играл Пьер Ришар, но которому я поведал эту историю… Если ты, Чанчур, еще не отбросил мои путаные воспоминания о смокингах, о президентах, о марокканских красавицах, о пьяных хозяевах маленьких кахетинских городов, которые пили вино из большущих рогов за здоровье Пьера Ришара, их гостя, то позволишь мне, своему отцу, сказать, что в казахской пустыне я прожил в ауле Караой четыре месяца в 1983 году. Это двести километров от озера Балхаш, там постоянно дуют пыльные бури. Аул был оторван от мира, после съемок наступала ночь, надо было или спать, или пить портвейн “Солнцедар”. В поселке мы частенько встречали подвыпившего пионера лет двенадцати. Когда он был трезв, то помогал нам на съемках, даже снимался… Звали его Азат. Надо сказать, что в центре Караойя находилась и почта. Я хотел читать прессу, газеты, журналы, но на почте ничего, кроме бланков телеграмм, не было. И еще там была комната под большим амбарным замком с надписью “Библиотека”. Папа Азата был библиотекарем, но он пас овец на летних пастбищах. Я ждал, когда вернется папа. И дождался. Вбежал в крошечную комнату, в библиотеку, жадно снимаю с полок книги, они все на казахском языке. Буквы – русским шрифтом, слова мне не прочесть. Оглядываю узкое помещение. Вижу полку: классики марксизма-ленинизма. Книги на русском. Но авторы – Брежнев, Ким Ир Сен (двенадцать томов), Ленин (сорок томов), три тома Косыгина, Фридрих Энгельс, Карл Маркс (шестнадцать томов). Глаза мои мрачно продвигаются по корешкам томов Маркс, Маркс… Маркес!!! Маркес!!! В безумном счастье хватаю том, действительно Маркес! Однотомник из серии “Мастера современной прозы”. “Сто лет одиночества”, “Осень патриарха”, “Полковнику никто не пишет”. Каким образом? Почему в Караой завезли и поставили на полку классиков марксизма-ленинизма рядом с шестнадцатью томами бородатого Карла один семнадцатый том – Габриэля Гарсия? Как это могло случиться?