Как любят мертвые - Чарльз Буковски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время от времени находили то руку, то ногу и больше ничего. 2 с половиной минут явно не хватало. Или какой-нибудь из запалов неправильно сделали, и огонь по нему бежал прямо вверх. Изготовитель щелкнул ебалом, но теперь он был слишком далеко и не заморачивался. Вроде как с парашютом прыгать - если не раскроется, некому и гундеть.
Я пошел наверх с девчонкой. Окон там не было, поэтому - снова свечка. На полу лежал мат. Мы оба на него сели. Она разожгла трубочку с гашишем и передала мне.
Я пыхнул и вернул ей, снова посмотрел на эти груди. Привязанная к этим штукам, она выглядела почти смешно. Почти преступно. Я сказал: почти. К тому же, в конце концов, не грудями одними. Тем, что к грудям прилагается, к примеру. Ладно, в Америке я никогда ничего подобного не видел. Но в Америке, разумеется, когда что-то подобное заводится, богатые мальчики это забирают себе, прячут, пока не испортится или не изменится, а уж только потом дают попробовать остальным.
Но вот я и поволок на Америку, поскольку оттуда меня выперли. Там меня постоянно пытались прикончить, похоронить. Там был даже один знакомый поэт, Ларсен Кэстайл, так вот он написал про меня такую длинную поэму, где в самом конце однажды утром находят сугробик, снег с него счищают, а под снегом - я.
- Ларсен, полудурок ты, - сказал ему я, - это просто розовые мечты.
Затем я возлег на груди, всасываясь сначала в одну, за ней - в другую. Я чувствовал себя грудным младенцем. По крайней мере, казалось, что я воображаю, как должен чувствовать себя грудной младенец. Хотелось плакать - так хорошо это было. Остаться бы там и сосать бы эти груди вечно. Девчонка, казалось, не возражала. На самом деле, слеза действительно скатилась! Так хорошо это было, что слеза скатилась. Слеза безмятежной радости. Поплыл, поплыл. Господи боже мой, что только предстоит познать мужчинам! Я всегда был человеком ног, глаза мои всегда за ноги цеплялись. Женщины, выбирающиеся из машин, постоянно вырубали меня под самый корень. Я просто не знал, что делать. Типа: боже мой, вот женщина выбирается из машины! Я вижу ее НОГИ! ДО САМОГО ВЕРХА! Весь этот нейлон, застежки, все это дерьмо... ДО САМОГО ВЕРХА! Это чересчур! Это слишком! Пощады!
Затопчите меня быками! - Да, это всегда было чересчур. - теперь же я сосал грудь. Ладно.
Я подвел руки ей под груди, приподнял их. Тонны мяса. Одно мясо - ни рта, ни глаза. МЯСО МЯСО МЯСО. Я вбил его себе в рот и улетел к небесам.
Потом переключился на рот и вплотную занялся лиловыми трусиками. Взгромоздился.
Пароходы проплывали в темноте. Слоны обливали потом мне спину. Синие цветы сотрясались от ветра. Скипидар горел. Моисей рыгал. Резиновая внутренняя труба катилась вниз по зеленому склону. Все кончилось. Долго я не продержался. Что ж... проклятье...
Она извлекла мисочку и подмыла меня, а потом я оделся и сошел по лестнице вниз.
Херб с Тэлботом ждали. Вечный вопрос:
- Как оно?
- Ну, в общем, то же самое, что и с любой другой.
- Ты хочешь сказать, что сиськи ей ты не выеб?
- Черт побери. Я знал, что где-то облажаюсь.
Наверх пошел Херб. Тэлбот сообщил мне:
- Я его убью. Я убью его сегодня ночью во сне. Его же собственным ножом.
- Устал арбузы есть?
- Я никогда не любил арбузы.
- Ты ее попробовать собираешься?
- Чего бы и нет?
- На деревьях уже почти ничего не осталось. Наверное, скоро в шахты пойдем.
- По крайней мере, Хербу уже не придется там в штольнях пердеть.
- Ах да, я забыл. Ты ж собираешься его убить.
- Да. Сегодня ночью его же собственным ножом. Ты же не испортишь мне малину, правда?
- Это не мое дело. Я так и понял, что ты мне по секрету сказал.
- Спасибо.
- Не за что...
Затем Херб спустился. Ступени содрогались под ним. Все заведение содрогалось.
Херб был неотличим от бомбежки. А потом бомбанул и он сам: сначала раздалось ПЁРРРРРРД, затем волной ударила вонь. Араб, спавший под стеной, проснулся, выматерился и выскочил на улицу.
- Я вогнал его ей между сисек, - сказал Херб. - А потом спустил ей на подбородок целое море. Когда она встала, у нее все свисало белой бородой. Чтобы промакнуть, два полотенца понадобилось. После того, как меня сделали, форму разбили.
- После того, как тебя сделали, забыли смыть, - сказал Тэлбот.
Херб только ухмыльнулся ему:
- Пойдешь попробуешь ее, сичка-синичка?
- Нет, я передумал.
- Зассал, а? Оно и видно.
- Нет, у меня другие планы.
- Хуй какого-нибудь парня?
- Может, ты и прав. Ты мне хорошую мысль подкинул.
- Тут много воображения не нужно. Суй себе в рот - и все дела. Делай, что хочешь.
- Я не это имел в виду.
- Да? А что ты тогда имел в виду? Воткнуть его себе в жопу?
- Погоди - узнаешь.
- Я узнаю, во как? Какая мне разница, что ты собираешься делать с хуем какого-то парня?
Тут Тэлбот засмеялся.
- Сичка-синичка совсем рехнулась. Арбуза переел.
- Может, и переел, - сказал я.
Мы пропустили еще по паре стаканчиков вина, потом ушли. Сегодня у нас был выходной, но деньги уже кончились. Делать нечего - только возвращаться, валяться на койках, ждать сна. По ночам там холодало, отопления не было никакого, а выдавали нам лишь по два тощих одеяла. На одеяла приходилось наваливать всю одежду - куртки, рубашки, трусы, полотенца, всё. Грязную одежду, чистую одежду, всё. А когда Херб пердел, то еще и укрываться с головой. Мы возвращались, и мне было очень грустно. Что я мог сделать? Яблокам плевать, грушам плевать. Америка вышвырнула нас, или же мы сами сбежали. Снаряд приземлился на крышу школьного автобуса в двух кварталах от нас. Детей
